fi_la | Entries tagged with религия

Иногда история подкидывает забавные совпадения. Всем известно, что в Лицее, за пристрастие к известному языку, и сочинение на нем неплохих стихов, будущее солнце русской поэзии, Александра Сергеевича Пушкина сверстники наградили прозвищем "Француз", весьма двусмысленным в то время. С одной стороны, франкофония столиц в конце восемнадцатого - начале девятнадцатого столетия не вызывала сомнений, но с другой, противостояние с Наполеоновской Францией резко уменьшало симпатии к "шаромыжникам".
Прозвище, как приклеилось к юному Александру, так и отклеилось, равно, как и Егоза, Обезьяна, или любимый им самим Сверчок. Пушкин остался Пушкиным.
А вот за шесть столетий до Пушкина, маленького Джованни Бернардоне сверстники тоже прозвали "Француз". И тоже за склонность к французской, а точнее прованской поэзии. Влияние знаменитых труверов было сильно в Италии, и их стихи почитались верхом совершенства. Джованни владел и языком и песнями, и сверстников это восхищало.
Джованни был немного странным юношей, и вскоре отложил увлечения детства, вспоминая их лишь изредка, например в связи с девушкой Кларой.
А вот прозвище, данной детьми, не только прилипло, но и осталось единственным именем в жизни, вытеснив и строгое собственное Иоанн или Джованни, и отвергнутое фамильное Бернардоне.
В историю он вошел, как "Француз", или Франческо, и Франциск, впоследствии ставший святым. И нынешний Фриско был бы банальным Сен-Джонсом, если бы в свое время сверстники не оценили знание провансальского наречия.
Такое вот скрещение судеб двух выдающихся "французов".

Мы, в общем, хорошо знаем историю Франциска из Ассизи. Его жизнь описана едва ли не подробнее, чем жизнь Христа. Сохранились его прижизненные портреты, а его доктрины легли в основу жизни не только ордена, но и целого направления в христианстве.
Странное превращение, необычные истории с волком из Губбио, кладбищенскими птицами или стигматами давно стали общими местами.
Мы привыкли относится к его жизни, как к сказке. Но попробуем выйти из сказочного мира, и на секунду глянуть хотя бы на один эпизод его жизни трезвыми глазами.
Итак, Франциск, уже покинувший отчий дом, и несколько лет проповедующий свою интерпретацию христианских ценностей, отправляется в Рим, чтобы получить благословение папы Иннокентия на свое служение, и, возможно, на создание ордена.
В общем, вполне себе политическая миссия. Франциск, живя в рамках католической парадигмы, не представляет себе деятельности, не одобренной римским папой. Благословение нужно и с общественной и с личной точки зрения. Не получив благословения, можно было быстро разделить участь многочисленных еретиков, весело уничтожавшихся тогда по всей Европе.
Франциск пребывает в Рим, преисполненный решимости увидеть папу и испросить одобрения, но оказывается под впечатлением от изобилия нищих в непосрелственной близости от святого престола. Как маленький ребенок, он сам начинает "играть в нищего", причем совершенно серьезно, доводя свою внешность до крайней неблаговидности.
О цели визита в Рим, он, впрочем, помнит, и попадает-таки на прием, шокируя утонченного папу грязью и прочими атрибутами нищей жизни (весьма неприглядными, как мы все понимаем).
Папа, глумясь над нищим, отправляет его пообщаться со свиньями, дескать они куда лучше подойдут ему в качестве компаньонов, чем люди.
Франциск, не задумываясь о смысле сказанного папой, воспринимает все буквально (блаженный, юродивый, вроде московского Василия, хотя по остальной биографии и близко это не прослеживается). Послушно отправляется к свиньям, валяется в грязи, общается с хрюшками, в общем, в точности следует заветам папы.
Потом возвращается, и на голубом глазу сообщает, что проделал все, что было сказано, и хочет продолжить беседы о своем служении, ордене и прочих политических моментах.
И тут папа, в общем лишенный сантиментов, циничный и жестокий властелин мира Иннокентий, разделывавшийся со своими политическими противниками, и прибиравший к рукам земли союзников, неожиданно вступает в диалог, и благословляет Франциска на служение в рамках создаваемого нищенского ордена. И это при том, что нищенство очень скользкая тема, в том числе для самого Иннокентия.
Сказка, конечно, хорошая. Но могло ли такое произойти на самом деле? Может в Средние века даже прожженые циники поражались непосредственности юродивых. "Святая простота" - умильно восклицает перед ужасной смертью Гус. Святая простота, думает Иннокентий, и благословляет на служение абсолютно преданного ему фанатика.
Логика Иннокентия понятна. Франциск, убедивший его самого, убедивший его окружение, несомненно харизматичен и пассионарен, а значит может увлечь народ.
При этом, Франциск абсолютно лоялен церкви, и ради папского благословения проделал немалый путь. И, самое главное, он не раздумывает над смыслом сказанного иерархом, он выполняет. Идеальный христианин. Идеальный католик. Замысел Иннокентия оправдался не вполне, хотя мощные движения вальденсов, катаров. пастушков были в значительной степени укрощены смиренной идеологией францисканского ордена. Уже потом минориты и полубратья стали значимой силой, а папский престол был унижен и стал заложником светских властей, аж до времен Иоанна 22.
Мне интересно другое. Искренне ли образованный Франциск считал, что слова папы это истина в последней инстанции, и их надо слушать беспрекословно. Это не история с волком, и не проповедь птицам. Это пример самоотречения не во имя бога, а во имя иерарха.
Если Франциск был хитер, и "посчитав" Иннокентия, разыграл блаженного, это приближает его к нам, и современным переговорным стратегиям. Тогда Франциск становится понятен, как великий переговорщик и стратег, похлеще Макиавелли.
Но если Франциск был абсолютно искренен? Насколько же лабильная должна была быть его психика. А вернее, насколько тогдашние установки людей отличались от нынешних.
Наивный Франциск - хорошая средневековая загадка. И очень интересно ее разгадать.

Православная архитектура сильно разнится с католической. Хтоническая мощь храмов раннего христианства, которые еще кое-где можно увидеть, разбилась на вычурность и помпезность.
Предавшись схизме на Никейском соборе, православные и католики пошли врозь. Врозь пошла и церковная архитектура. И те и другие хотели славить бога красиво, завлекая людей не мощью, но праздничностью.
Европейские храмы довлели над прихожанами размерами и остротой воткнутых в небо шпилей. Они грозились раздавить человека, а потом еще и пронзить его летящую в небо душу. Католические соборы суровы. Они требуют от верующего усердия и страха.
Православные церкви бесстыдно богаты. В нищей стране народ не следовало пугать. Бог должен был развлечь верующего, отвлечь его от грустных мыслей. И Бог должен был быть богат, богаче, чем помещики и дворяне, помыкавшие бедняками. Конечно, богатый поп не пользовался популярностью, но богатый бог был отраден.
Как с удивлением наблюдаем мы на улицах наших городов иноверные костелы, которые и выглядят, как чужеродные тела, так странно смотрятся за пределами традиционно православного мира "наши" церкви с куполами-луковицами. И надо сказать, что сколько я их не видел, а видел не одну и не две и не пять, все они были совершенно различны, и розно вписаны в пейзаж.
Особенная и церковь, посвященная Александру Невскому в Таллине. Церковь эта, конечно, хорошо известна. И не только тем, что там издавна хоронили моряков, от чесменской битвы до Цусимы, но прежде всего служением Ридигера, Таллинского иерарха, ставшего затем Алексием Вторым, Патриархом московским.
Но сейчас я хотел бы посмотреть на нее исключительно извне, не затрагивая сути. Вот как она выглядит.

Содной стороны, вполне традиционные для православия формы и абрисы. А с другой... Посмотрите, как меняется облик храма, если традиционное сусальное золото куполов заменить чешуей благородной черепицы. Церковь приобретает не только другой внешний вид. Она звучит уже совершенно другим камертоном. Это не богатый бог собирает гостей. Этой сдержанный, хоть и совершенно узнаваемый храм открыл свои двери.
Внутри, правда, все, как обычно - золотые и серебряные оклады, кадила и паникадила, в общем - сияние богатств ослепляет.
Но внешне, внешне. Одна деталь, а как все меняется.

До того как книги получили широкое распространение, историю писали камнем по камню. Архитектура городов отражала характер народов, мировоззрение и отношение к жизни.
Описывая города, я пытаюсь находить закономерности, а, анализируя их, делать выводы о развитии культуры или религии. Конечно, я делаю это достаточно наивно, и профессиональные историки с культурологами легко подвергнут меня осмеянию. Но иногда моя "народная культурология", как мне кажется, может претендовать, если не на истинность, то, по меньшей мере, на рассмотрение.
Если взглянуть на европейские года, формировавшиеся в период с 13 по 16 век, то мы видим два ярко выраженных архитектурных типа. Один из них условно можно назвать южно-католическим. Он характерен для Италии, Испании, Франции (возможно, Португалии, я там не был).
Центром поселение, его средоточием и пуповиной является Дом или Дуомо, или катедрал, в общем, кафедральный собор и главная церковь.
Вокруг него строится остальное городское пространство, и ничто не может с ним соперничать. Даже если собор строится позднее городского ядра, со временем, именно соборная площадь становится главной, что и отражается в дальнейшем развитии полиса.
Посмотрите на Милан, где гигантский и роскошный собор, посвященный святой деве, или попросту Дуомо сделал прилегающую площадь центром городской жизни.

Совершенно другую тенденцию можно наблюдать севернее, в условно "ганзейской" Европе. Германия, Швейцария, Прибалтика строят свои городские центры вокруг ратуши. Светский характер города подчеркивается тем, что ратушная площадь где-то становится безусловно главной, а где-то соперничает с площадью главного собора.
Эти города, находясь в стадии формирования,еще не были протестантскими, однако протестантская этика, и дух секуляризации уже витает в них.
Посмотрите на ратушную площадь Таллина.

Старый Томас взирает с высоты шпиля на прохожих, и никто не спешит перескреститься, выходя в самый центр города. Маленькая ремарка - Таллин едва ли не единственный виденный мной лично город, где центральная площадь имеет выраженный наклон, а ратуша, соответственно разную этажность (милое своеобразие, добавляющее уюта).
Типично ганзейский город ставит во главу угла хозяйское регулирование и подчинение светской власти. Бог тоже в почете, но не на первом плане.
Так вот две культурные парадигмы находят свое отражение в архитектуре городов. На самом деле, если смотреть по сторонам, улицы могут рассказать о многом, а площади так просто кричат. Хотя, конечно, скорее я просто неправильно интерепретирую эти крики.

Навеяно пасхальными размышлениями.
Христианство особенная религия. Только в христианстве основу верования составляет не учение, как таковое ,а деяние, или житие.
В общем, не так важно, что именно говорил Исус или апостолы. Куда важнее как он жил, и что делал. Ключевые споры в христианстве разгорались именно вокруг поступков, как самого божьего сына, так и "столпов церкви".
Был ли Христос беден, повесился ли Иуда, как мученики уговаривали львов, и так далее...
Проповедь отступала на второй план. Да и не мудрено - путанными и не подходящими к моменту часто были эти проповеди. То ли дело деяния-сказки. Так оживил, там накормил, там историю рассказал.
А там и погиб. Но не в самом деле, понарошку. И вот тут самое время задуматься о том, почему христиан так берет за душу эпизод со смертью и воскресением ХРиста.
Мучеников и до и после Исуса было очень много. Но именно Христос, смертию смерть поправ, вошел в миллионы сердец.
На мой взгляд, разгадка этого феномена, в одном архетипе цивилизованного человечества.
Христос был обвинен облыжно. И был подвергнут неправедному, несправедливому наказанию. И воскресение Христа - это, в первую очередь, символ того, что великая несправедливость может быть исправлена.
"Есть высший суд, наперсники разврата...", - это воззвание, как молитву шепчут многие поколения угнетенных и обездоленных, ищущих справедливости.
И лишь ХРисту удалось лично восстановить справедливость, пройдя при этом через все муки несправедливости.
Именно справедливости на самом деле жаждут люди. И несправедливого, неправедного суда боятся более всего. И к этому мощному архетипу, по моему мнению, апеллирует христианство, собирая поклонников по всему миру. И не проповеди вспоминают христиане, а распятие и воскресение - такие понятные и такие близкие символы поруганной и востановленной справедливости.
И более чем кстати тут Пилат, который сознает несправедливость, и не хочет в ней участвовать, умывая руки. Отличный образ, намекающий на давние страхи и желания всем, кто еще не до конца понял.
Вот такая у меня трактовка христианских успехов.
А вот и Понтий, для того, чтобы текст не воспринимался слишком тяжело:

Пару фоток из Страсбурга (первый раз не вышло, если не выйдет во второй, выставлять не буду, лайвджорнал на редкость уродская фигня).
Так выглядит воспетый ранее собор из старого квартала.

А вот "роза", которая по размерам мало какой в Европе уступит. Действительно сумасшедшие размеры. Даже не знаю, как они это делали. Конечно, она не только большая, но и красивая.

Резная фигня перед амвоном (есть во всех храмах, но тут особенно хороша). Множество местных почетных святых и почетных великомученников.

А вот и замечательная механическая конструкция, показывающая не только время, но и все, что можно. Комп - так и написано.

Под настроение покажу еще фоточек. Ну и фотовопрос, давненько их не было.

Сегодня Рождество. Счастливый младенец Исус в яслях, толпы туристов в Вифлееме (надеюсь, никого не поубивают), традиционный вертеп в Ватикане, проповедь Папы Римского, торжественные службы и улыбки на лицах.
Замечательный праздник чистой радости, лишенный однако, как и наш новый год какой-либо религиозной подоплеки.
Правда, чего радоваться рождению челвоека, обреченного на страдания и муки, и знающего об этом с самого момента рождения.
Пройдет тридцать с небольшим лет и младенец, которому сегодня поклоняются цари (ну, три как минимум), окажется вот здесь.

Именно тут он скажет знаменитое, перефразированное Пастернаком, "я ценю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль...", и тут до конца осознает, что вся его жизнь была в сущности подготовка к этому.
Тут он подумает и о троекратном отречении и о криках толпы, пару дней назад встречавшей его осла пальмовыми ветвями, и о грядущем поцелуе. Он поймет, что все, что он делал, по сути, бесполезно. Что всем нравятся чудеса, но мало кто интересуется его проповедями. Что бездельники, бродящие с ним по городам и весям охотно принимают подношения толпы, но совершенно не интересуются его собственной судьбой.
Он понимает, что все, что было на них потрачено, потрачено зря. И что олухи, которые спят рядом, не вздумают прекратить храп, даже если он будет расталкивать их каждый час. И что один из них (а на самом деле готов был каждый, просто заплатили одному) с удовольствием его предаст.
Он поймет собственное бессилие в человеческом облике, свою неспособность сделать даже то, что некогда сделал косноязыкий Моше, объединив народ, и приведя его к общим страданиям и общему освобождению. Он поймет, каким слабым он был всю жизнь, и осознает, что моментом триумфа был выход, выход из материнского чрева "на меня направлен сумрак ночи, тысячью биноклей на оси...". И миг этот был триумфальным только потому, что кому-то было сказано об этом камне и о том, что будет завтра.
"я один, все тонет в фарисействе...". Смирение переходит в мстительность, и уже под этими оливами

В челвоеческом облике отомстить он не сможет, зато обернувшись богом он в день, который позднее назовут пятидесятницей, наложит на них заклятие "империус", которое затем объяснят "схождением святого духа", и они, моментально выучив языки, пойдуть проповедовать уже порядком подзабытое "слово божие", обрекая себя на мучительную смерть. Он доведет всех - кого до косого креста, кого да сварения в кипятке, кого до сожжения. Мало не покажется никому. Я страдал, пострадайте и вы, скажет счастливый младенец. И здраво отрекавшиеся и предававшие его в ту самую ночь, неожиданно потеряют рассудок, и найдут себе неприятности на все части тела.
Такая вот интересная рождественская история.

Нечто подобное неоднократно происходило с картиной религии, будь-то индуизм, христианство, иудаизм или ислам. Возвышение и гибель этих картин, как мы знаем, были связаны с блистательной и титанической работой схоластов, достаточно быстро исчерпывавших весь заложенный потенциал.

Нечто подобное мы можем наблюдать и в живописи, когда яркие находки великих Мастеров тщательно обрабатываются, систематизируются и доводятся до совершенства, после чего всякое развитие прекращается (вспомним хотя бы, как совершенно справедливо отмечал Шпенглер появление импрессионизма, как первого, после окостенения традиционной живописи, принципиально нового направления развития этой картины).

Это же происходило и с античной математикой, в которой положения Евклида были развиты и доведены до совершенства за сравнительно небольшой (по историческим меркам) промежуток времени.

Работа современных «узких специалистов» еще более эффективна, поскольку каждый из них вооружен куда более совершенными знаниями и методиками, каждый из них имеет возможность обращаться ко всей полноте существующих в пределах «его» картины элементов.

На этой эффективности покоится наша сегодняшняя уверенность в могуществе науки, которая действительно блестяще и в кратчайшие сроки решает конкретные проблемы (особенно хорошо это получается с проблемами прикладного характера), однако, эта же эффективность таит в себя опасность скорого исчерпания самого поля для исследований.

Если принимать во внимание сегодняшние темпы развития науки, можно предположить, что подобное скудение творческого потенциала упомянутой суперкартины может наступить уже в обозримом будущем (в пределах ближайших сотен лет), а это значит, что уже сейчас куда более востребованными окажутся не узкие специалисты, а Мастера. Впрочем, разумеется, речь идет об относительной востребованности, ибо изменения абсолютных цифр покажется социологам более чем незначительным. Однако, несомненно то, что переход суперкартины на третью стадию своего развития повлечет определенные изменения в характере мышления человека.

Безусловно, было бы наивным думать, что деление на узких специалистов и Мастеров существует в сфере человеческого творчества так же определенно, как и на мануфактурном производстве. Такая точка зрения была бы непростительным заблуждением. Гении, вырастающие сами по себе, есть утопия, которую можно встретить лишь в фантастическом романе.

В реальной жизни сдвиги происходят в сознании всех людей, а каждый Мастер может быть узким специалистом, и наоборот. Логика развития суперкартин, логика, которую мы определяем сами, в конце концов начинает довлеть над нами. Мы уже неоднократно говорили о том, что человеческое мышление инстинктивно стремится к завершенности каждой из картин. Эта завершенность становится навязчивой идеей каждого творца, и погружает его в состояние постоянной неудовлетворенности.

Во время последнего посещения Иерусалима, стоя в Храме Гроба Господня и прогуливаясь по Гефсиманскому саду, я думал о том, почему история Иисуса так повлияла на развитие цивилизации. Почему дешевая магия востока оказала такое влияние на образованный и прагматичный запад.
Как образ очередного лжемашиаха стал настолько значим для просвещенного Рима?
Земной путь ХРиста не был столь уж удивительным. Ходил, проповедовал, собрал учеников, воскресил Лазаря, превратил воду в вино. Немного успешнее, чем Бендер, но слабовато для творца истории.
Гибель Иисуса тоже весьма банальна. Распространенность подобной казни в отдаленных пределах римской империи подчеркнута тем, что компанию Христу составили Дисмас и Гестас.
Обреченность молитвы в масличной роще вряд ли могла впечатлить современников. Да и сейчас легендарный камень вызывает куда меньше интереса, чем место вознесения.
Иисус стал суперзвездой исключительно благодаря своему чудесному воскресению. Именно поэтому одним из центральных персонажей Библии стал Фома со своими шаловливыми пальцами. Звездность Иисуса была связана именно с тем, что ему не просто удалось восстать из гроба, а ожить со всеми своими дырками и свидетельствами преждевременной кончины.
Действительно, это чудо из чудес. Но мне кажется нелепым то обстоятельство, что христианство - подчеркнуто духовная религия базируется не на проповеди, морали и нравственном примере Иисуса, а на его чудесном воскресении.

Ну вот и завергшается очередная глава нашего повествования. Завершается пессимистично, на радость агностикам, однако, нам всем оптимизма в отношении культурологии терять все же не следует. Почему - узнаем из следующей главы.

Надо сказать, что я вовсе не пытаюсь упрекнуть представителей этой славной науки в каких-либо подлогах, ибо они, безусловно, и не думают о том, чтобы ввести кого-то в заблуждение недобросовестными сообщениями. Я лишь хочу сказать о том, что реанимированные, «восстановленные» миры картин чужих культур заведомо оказываются наполненными разного рода химерами, появление которых связано как раз с особенностями мышления человека. Каждая из восстановленных картин представляет собой причудливую смесь из оригинальных элементов и ассоциаций, и элементов и ассоциаций, созданных самим ученым, и чем древнее и затертее оригинальная картина, тем большим оказывается в ней процент «новоделов».

Вместе с тем, наше сознание вполне доверяет таким картинам, ибо главным критерием достоверности считает не соответствие их некоей «реальности», а внутреннюю гармоничность и непротиворечивость.

В этом смысле культурологи оказываются в положении Томаса Манна, который сам того не ведая, рассказал «как это было на самом деле». Однако, если писатель все же осознает, что, воссоздавая утерянные реалии, он пользуется картинами современной ему культуры, то культуролог занимается этим совершенно неосознанно, творя мифы не только для других, но и для себя самого.

( Read more... )

В Испании обнаружился еще один город, в который я, по возможности, вернусь еще неоднократно. Средневековый Толедо, что в часе езды от Мадрида, покорил мое сердце. Признаться, я ожидал от Толедо многого. Все-таки легенды, истории, мастерство кузнецов - они на слуху. И слегка побаивался, что реальный город не оправдает завышенных ожиданий.
На деле все сбылось, и реальность оказалась даже интереснее фантазий. Никогда бы не подумал, что Толедо более всего напомнит мне Венецию. Казалось бы, Венеция уникальна, и трудно найти что-то подобное где бы то ни было. Однако, если посмотреть на Толедо сверху (например, с какой-то колокольни), то увидишь, что город ничем не отличается от Венеции в том же ракурсе (например, с колокольни, что на Сан-Марко). Те же черепичные крыши, за которыми собственно не видно улиц, так тесно сгрудились дома, те же купола многочисленных церквей и то же ярко-инее небо.
Гляньте сами.

Господствует над пейзажем Алькасар - местная крепость (в этом плане Толедо мало отличается от других Пиренейских городов, переживших Конкисту и Реконкисту. Арабы строили крепость на скале, а потом заинтересованные стороны играли вокруг в войнушки). А вот колокольня главного собора, которую видно справа вовсе не возвышается над городом, а утопает в нем. В этом плане Толедо удивительно похож на Берн. В каждом из названных городов главный храм, с высочайшим шпилем как-будто укрыт в лощине, и полностью теряется вследствии дальнейшей застройки.
( Read more... )

Сегодня мы поговорим о "чистоте эксперимента", и важности места наблюдателя. Шпенглер интерпретировал выход на первый план науки, как знак заката культуры, конца истории. И был прав. Ведь для Шпенглера наука - это лишь робкое и несамостоятельное продолжение религии и философии. Шпенглер упорядочил свою картину, но упорядочил ее в рамках собственных знаний. Мы же, находясь значительно дальше в хронологии, видим, что наука переродилась и преобразилась, выйдя за рамки назначенного ей круга. Более того, наука стала основой для построения суперкартин новой культуры, уже глобальной. Но об этом мы поведем речь дальше.

Собственное развитие науки более чем интересно для нас. На протяжении «культурного года» мы становились свидетелями переменного господства то одной то другой суперкартины, каждая из которых в своем развитии проходила стадии, уже определявшиеся нами. При этом каждая из суперкартин, рано или поздно достигала стадии гармоничной заполненности, которая означала одновременно и высочайший взлет, и исчерпание всех ресурсов для дальнейшего развития. Это, по мнению Шпенглера, произошло и с религией летом, и с философией осенью, и с математикой зимой.

И только наука предстает перед нами лишь зимой. При этом становится понятно, что зарождение ее может быть отнесено к более теплым временам года, а неприветливая зима становится временем ее развития, соответствующим нашей условной «второй» стадии. В любом случае, складывается удивительная ситуация – на закате культуры в ее рамках объявляется суперкартина, развитие которой несомненно должно еще продолжаться на протяжении определенной культурной эпохи.

( Read more... )

Я уже писал о том, что Мадрид основан арабами, и долгое время был преимущественно арабским городом. Вместе с тем, нынешняя Испания, а уж тем более Испании трех-четырехвековой давности - это акцентированно католическая страна. Родина инквизиции, чего уж там.
И хотя кастильский Мадрид, на первый взгляд, куда веротерпимее каталонской Барселоны (по крайней мере, такого изобилия церквей и церквушек в городе не наблюдается, хотя очередь в одну из иглесий довелось увидеть, плюс еще одно торжественное венчание), тем не менее, суровость христианства наложила отпечаток на город.
Что ж, тем интереснее было наблюдать на улицах Мадрида (в исторической его части) удивительный экуменический феномен.
Представлю его и вашему вниманию.

На меня особого внимания можно не обращать, а вот к церквухе на заднем плане присмотритесь. Несмотря на прикрученные сверху кресты, и прочие атрибуты христианства, ее мусульманское прошлое нарядной мечети с минаретом, проступает достаточно четко.
Видите, в Испании еще в средние века реализовали идею "памятников со сменными головами". Причем, в куда большем масштабе. Действительно, зачем сносить украшающую город мечеть, если ее можно слегка "доработать", и получить идеологически выдержанный, но совершенно естественный для мадридца пейзаж.
Замечательная практика, я считаю. Интересно, это было общепринято, или все-таки мадридские примеры одиночны (в других городах Испании я такого не видел).

Необходимо отметить, что и на зарождающуюся философскую суперкартину, так же, как и на картину математики, свое влияние оказали уже существовавшие картины, определив, во многом, ее характер и направленность. Неудивительно, что западная «одновременная» философия оказалась столь отличной от античной, а та, в свою очередь от арабской (вернее от той, что заявлена в качестве арабской у Шпенглера). Эти «зародышевые» различия не исчезли и дальнейшем. Они лишь увеличивались с развитием соответствующих картин в рамках каждой из культур, определяя тем самым, их неповторимое лицо.

Еще раз повторюсь, что появление указанных картин в данный период развития культуры (на чем настаивает и Шпенглер) было безусловной необходимостью, однако их «лицо» целиком зависело от двух вещей – особенностей картин существовавших до того в рамках данной культуры, и творческих порывов мыслителей, создававших те или иные ассоциации, и включавших в общепринятые картины те или иные новые элементы.

Летом происходит также и развитие религиозных картин, которые являют нам новые стадии своего существования. Шпенглер останавливает наше внимание на двух этапах – реформации, и «скудении религиозного начала».

( Read more... )

"Лето культуры" по Шпенглеру. Развитие суперкартин.

Разбирая схему Шпенглера далее, мы увидим, что он намеренно отдает в своей картине предпочтение именно религиозному мирочувствованию, тщательно следя за его развитием, частенько забывая при этом, что религия является лишь частью культуры, хотя и значительным, но лишь одним из ее креативных источников.

Таким образом, идя вслед за Шпенглером мы сможем подробно проследить зарождение, расцвет, развитие, старение и умирание религиозного взгляда на мир (которые, я со своей стороны, и буду трактовать в соответствии с действием принципа картин и элементов). Однако при этом ни в коем случае не следует забывать о том, что другие составляющие культуры существуют не в связи с особенностями развития религии, а сами по себе, будучи связанными с нею лишь мостиками общих ассоциаций. Сам Шпенглер, увлекаясь, нередко как будто забывает об этом, отводя самостоятельную роль лишь любимой математике, но мы сами должны следить за тем, чтобы соблюдать определенный баланс.

( Read more... )

Семен Семенович Горбунков не мог прочитать лекцию "Барселона - город контрастов", поскольку не был в Барселона (по крайней мере, фильм об этом умалчивает).
Но ничто не мешает нам сделать это за него. Не секрет, что испанцы, в том числе населяющие Барселону, истовые католики. И Барселона оставила неизгладимый след в истории католицизма, породив одного из самых идеологически выдержанных изуверов средневековья.
Игнацио (или Игнатий) Лойола не только сформулировал принципы искоренения всяческого инакомыслия, нои разработал эффективный механизм выполнения этих принципов.
И поликультурная, благодаря в целом терпимым альмохадам и альморавидам, Испания, постепенно стала превращаться в настоящую империю зла, тоталитарное общество, не хуже оруэлловской Океании. Большой Брат, придуманный Лойолой, следил за жизнелюбивыми испанцами, ведь тех, кто понаехали раньше, уже выгнали поганой метлой.
Испанцы боялись и уважали Лойолу, и похоронили его в кафедральном соборе Барселоны. Могила с его достаточно реалистичным изваяниям доступна туристам до сих пор (правда, в зарешеченном состоянии).
Вот как выглядит последнее пристанище Игноция сейчас.

Вероятно, воззрения Лойолы соответствовали ожиданиям того времени. Общество должно было быть структурировано, и структуризация через систему монашеских орденов, имевших не только исключительное право трактовать Библию, но и каравших "отступников", в рамках "святой инквизиции", не была чем-то из ряда вон выходящим.
В конце концов, эта структуризация была привлекательнее, нежели бесконечные гражданские войны, которые разжигались в том числе и под флагами недовольства существующим религиозным порядком.
Но всего в нескольких килмоетрах от места последнего упокоения Лойолы, чуть в сторону от католического квартала, расположен сегодняшний символ католической Барселоны.

Да, это именно она - легендарная Саграда Фамилия (правда, по состоянию на лет пять тому назад, сейчас ее сильно достроили).
Великое творение Гауди органично вписалось в картину мира современных испанских католиков, которые, как мы помним, чтили и чтят легендарного Лойолу.
Что же произошло, что в вотчине одного из главных ревнителей веры, появился столь неортодоксальный собор, затмивший ко всему классический кафедральный собор, в котором покоится сам Лойола?
Как могло так эволюционировать барселонское католичество? Или и Лойола и Гауди - это просто выдающиеся личности, поменявшие ход истории, прогнувшие мир под себя, и заставившие окружающих принять свои фантазии?
Барселона едина своей историей уже не одну сотню лет, и в ткань этой истории вплетена масса противоречий. А как вы думаете, можно ли примирить воззрения Лойолы и Гауди?

Киев - мой родной город, и многие улицы, площади, скверы .бульвары я воспринимаю сквозь призму детских воспоминаний. Они буквально опутаны сетью ассоциаций, и оставляют впечатление "так должно быть".
Иными словами, мне очень тяжело рассматривать Киев так, как я рассматриваю и изучаю любой другой новый для себя город.
Но иногда, совершенно неожиданно для себя, удается взглянуть вокруг не привычным, а "туристическим" взглядом.
Сегодня проезжал Софиевскую площадь, и задумался о том, как бы я воспринял этот архитектурный "ансамбль", увидев его где-нибудь "не здесь".
И понял, что это просто ужас какой-то. Больше всего Софиевка напомнила мне живую иллюстрацию к "Цивилизации", в которой смена одной эпохи другой отображается в виде архитектурных новшеств.
Что мы сегодня имеем на площади? С одной стороны - древность, архаику и интересеность в лице самой Софии. Она, безусловно, привлекает внимание. Но насколько же сейчас она "съедена" окружением. В Софии не чувствуется той мощи, которая обычно присуща культовым сооружениям первой половины минувшего тысячелетия. Такие памятники не только становятся каменными летописями, они отражают напряженность диалога человека с Богом, и фиксируют религиозный архетип народа.
Возникает ли ощущение архаичной религиозной мощи при взгляде на Софию? У меня нет. София более "красива", чем "сакральна".
Из-за чего? Наверное, из-за архитектурного окружения. Основу площади составляют вполне мещанский комплекс присутсвенных зданий. Очень мило, очень "слониково", можно фоткаться и думать о том, что у Киева осталась каменная история. Но на самом деле, безликое мещанство в архитектуре не только ужасно, но и резко контрастирует с предназначение Софии, на мой вкус, опошляя последнюю.
С другой стороны мы видим массивный "чемодан" типичного сталинского строения. Понятно, что послевоенная отстройка Киева не могла приобрести другие формы, но эта коробка как-будто предвосхищает вопрос "что может быть хуже мещанского стиля". Вот эта штука может. Уродует ли она Софию? Вряд ли. Это уже просто параллельные миры. Та самая "Цивилизация" на новом этапе развития.
И, наконец, теперь площадь замыкает "стекляшка" "Хаятта". Это "цивилка" вступила в последнюю стадию, и мы уже готовы к космическим полетам. Зачем на этой стадии нам еще нужна София непонятно вообще. Красивая игрушка, вроде того новодела, который возвели на месте взовранного монастыря. Пряничный домик для фотографирования.
Как это не парадоксально, но самой интересной частью площади становится памятник Хмельницкому. Слава богу, на полнофигурную композицию денег в свое время не хватило, и одинокий Хмельницкий, пожалуй, поинтиереснее многих европейских конных памятников. Есть некая динамика, устремленность, да и пьедестал очень хорош.
Вот только София опять остается чужой.
К сожалению, время и война практически уничтожили исторический Киев. У нас негде гулять часами, упиваясь историей и характером города.
Но как же страшно выглядит наша главная площадь, площадь со старейшим зданием.
Как-то очень обидно стало мне сегодня. Я очень люблю Киев, я не представляю себя в другом городе, и тем больнее осознавать, что в силу истоических обстоятельств наш центр - это набор игрушек из разных эпох, а дух Киева - это нечто совершенно эфемерное.
И тем не менее, Софиевская площадь, и сама Софиевка - это самые важные и теплые детские воспоминания, одни из первых в жизни. И когда я смотрю на эта традиционными глазами, мне все равно очень хорошо и радостно.

Устройство религозной жизни в итальянских городах примерно схоже. На главной площади города практически всегда стоит Дуомо - собор посвященный главному святому города (Януарий в Неаполе, Мария в Милане и Флоренции, Марко в Венеции и так далее). Рядом с этим гиганстким сооружением, символизирующим не только религиозную истовость, но и богатство города, как правило находится высокая башня.
В главном соборе города расположена резиденция епископа (если он есть в городе), и масштабно проходят все основные праздничные церемонии. Большинство итальянских Дуомо спроектированы знаменитыми архитекторами, и украшены произведениями легендарных скульпторов и живописцев.
( Read more... )

Можно по разному относится к религии, но нельзя не признать тот факт, что львиная доля архитектурного наследия связана именно с отправлением религиозных нужд. От храмового комплекса Карнака до современных бахайских храмов религиозная архитектура проделала колоссальный путь, оставив в качестве вех уникальные объекты, разбросанные по всему миру.
Именно на религиозных сооружениях человечество оттачивало свои архитектурные навыки, именноблагодаря им, мы обязаны появлению на свет причудливого богатства стилей и разнообразия форм. До сих пор культовые сооружения остаются центральными точками (и даже "опорными пунктами") современных городов.
Я планирую разместить в журнале серию иллюстративных заметок, посвященных религиозным сооружениям, расположеным в разных городах и странах. Если у вас есть какие-либо комментарии, вы знаете что-то интересное о демонстрируемых объектах, переживали какие-то события, связанные с ними, буду рад, если вы всем этим поделитесь.
( Read more... )