fi_la

Картины эти, как и следовало ожидать, оказались совершенно особыми. В естественном стремлении охватить как можно большую аудиторию, средства коммуникации (точнее их владельцы, но в историческом плане этих людей можно считать лишь безвольными придатками к механизмам с новой идеологией) стали апеллировать с наиболее простым и широко распространенным элементам, отдавая предпочтение ассоциациям, требующим как можно меньшего напряжения ума.

Такая стратегия очень быстро привела к тому, что мир действительно стал казаться обманчиво универсальным. Не зря ведь, в самом деле, редакторы телепрограмм каждый раз заботливо украшают картинку титром с указанием места, где происходит действие, чтобы зритель не перепутал ненароком провинциальный немецкий городок с центром какой-нибудь африканской столицы. Впрочем, это лишь один из самых мелких символов универсальности «коммуникационного мира».

Всемирная культура, ради своей общедоступности поневоле скукожилась до размеров «маленького мира», потеряв при этом практически все картины всех реально существующих на Земле картин. Ярким символом всемирной культуры стали новости – наиболее популярный информационный продукт коммуникационных сетей. Новости всегда были самым желанным лакомством для большей части рода человеческого. Новости, или сплетни, всегда описывали конкретные события, зачастую не включенные в общекультурный контекст. Именно поэтому новости всегда было легко воспринимать, и интерпретировать, как легко воспринимать безоблачное небо, или жаркое.

Именно новости в свое время нес быстроногий Неффалим, новости, которые были также общедоступны в его далекие времена, как и сейчас. Новость, по сути, описывает событие или происшествие абсолютно внекультурное. Она элементарна, и представляет собой классический элемент, из которого строятся картины нашего сознания. Новости не содержат в себе ассоциаций, и не составлены из значительного числа элементов – они проглатываются мгновенно, ибо брак двух знаменитостей, землетрясение, встреча политических лидеров, вечеринка, измена (а именно этим и насыщены «программы новостей») – абсолютно одинаковы везде, и одинаково близки любому человеку, независимо от культуры и воспитания.

Субкультура «новостей» постепенно развивается, и сами новости выстраивают уже, как это и положено собственные «миникартины». Для современного человека уже совершенно законно такое явление, как «иерархия новостей», он приучен стандартно расшифровывать стандартные фразы и обороты, которые каждый день повторяются в десятках «новостей», он легко сможет обсуждать «новости» с любым собеседником, умело отделяя то, что актуально сейчас, от того, что было важно вчера.

Сегодняшние «новости» совершенно не связаны с традиционными культурами, однако за небольшой период своего существования, они несомненно смогли создать свою «миникультуру», которая в одночасье охватила аудиторию, превосходящую аудиторию любой «настоящей» культуры – аудиторию всего земного шара.

Как и любая другая культура, эта «миникультура» также основывается на развитии своих «минисуперкартин». Помимо картины собственно новостей, которую можно уподобить религиозной суперкартине настоящей культуры (поскольку она первая попыталась в рамках данной субкультуры поставить вопросы об окружающем мире, и месте в нем человека и ответить на них), мы можем выделить такие важнейшие «минисуперкартины», как спорт, или современная массовая культура, стремительное развитие которых происходит в непосредственной связи и под влиянием картины «новостей вообще».

Последние картины демонстрируют все ту же блистательную оторванность от нормальных культур, и ту же широчайшую распространенность. Это также совершенно неудивительно, ибо правила любых спортивных состязаний достаточно просты, и давно потеряли какую-либо связь в традиционными картинами культур, их породивших, благодаря чему они усваиваются быстро и незаметно.

В последние десятилетия мы все отчетливее и отчетливее можем наблюдать проявления тенденций, ведущих, в конечном итоге, к сближению людей разных культур. Представители различных рас, народов и цивилизаций постепенно становятся ближе и понятнее друг другу. При этом, следует отметить, что процессы эти связаны скорее не с очередным этапом культурного развития человечества, а с беспрецедентными возможностями, которые представляет нам современная наука и техника.

В какой-то степени можно сказать, что новые возможности обрушились на человечество, как снег на голову. Действительно, тридцать или сорок лет для развития культуры срок ничтожный, но ведь именно за такой срок интеграционные возможности человечества возросли безмерно.

При этом имеющее поистине фантастические технические возможности, духовно и интеллектуально, человечество сегодня выявляет не большую готовность к объединению, нежели банды конкистадоров к цивилизованному диалогу с представителями других культур.

Человеческая история вообще полна подобными несоответствиями между уровнем технического развития или геополитическими раскладами и уровнем культурного развития. И каждый раз подобные конфликты становились настоящими драмами, будь то войны или завоевания, осуществлявшиеся отнюдь не за счет культурного превосходства, или, напротив, искусственная замкнутость стремящихся к экспансии культур.

Очевидно, что подобная драма ожидает нас и сегодня, и в ближайшее столетие мы сможем увидеть, как среагирует культура на своеобразный вызов цивилизации, как изменится она в изменившемся мире, какие тенденции в ее развитии возобладают.

Впрочем, начнем сначала. Началом, уже традиционно, будем считать легендарные времена библейских патриархов. Так вот, надо сказать, что в плане коммуникационных возможностей, мир сильно изменился со времен Иосифа. Мы помним, что для еврейского мальчика, в свое время непреодолимым препятствием представлялось расстояние, покрываемое двух- или трехдневным пешим переходом, поскольку подобное путешествие было сопряжено с очевидными опасностями. Ну а окружающий мир за пределами двадцати дней пути и вовсе был погружен в непроглядную информационную темноту, и каждая весточка из этого «небытия» воспринималась просто как чудо. Об этом очень красочно пишет в своем романе Томас Манн:

«…Это было далеко-далеко, дальше, чем в семнадцати днях пути, и еще дальше, чем были удалены от своего сына Исаак и Ревекка, когда Иаков вглядывался и вживался в бытие месопотамское. Тогда они тоже понятия не имели о людях и отношениях, окружающих сына, а ему было совсем чуждо их бытие. Где ты, там и мир – узкий круг, в котором живешь, познаешь и действуешь; остальное – туман. Правда, люди всегда стремились переместиться, чтобы погрузилось в туман то, что примелькалось, и поглядеть на иное бытие. Сильно было среди них и неффалимовское стремление – метнуться в туман и сообщить его жителям, которые знали только свой мир, о мире здешнем, и, наоборот, доставить домой любопытные сведения об их бытии».[1]

Очевидно, что упомянутый Манном туман, следует трактовать несколько шире, нежели простую аллегорию неведения. Туман, несомненно, определял также разность культур, ибо, как мы уже говорили, чужая культура для человека действительно окружена была туманной завесой тайны, проникнуть сквозь которую было достаточно сложно.

Получилось так, что концовка этой главы оказалась преисполнена избыточным пессимизмом. Язвительно и скептично я судил о культурологии. Оправданна ли такая позиция? Насколько она обоснована?

Мне трудно об этом судить, и свое мнение читатель обязательно составит сам. Мне лишь хочется сказать, что я вовсе не предрекаю и не констатирую в этой главе гибель культурологии, как предсказывает Шпенглер «закат Европы». Я всего-навсего попытался разобраться в том, чем же оперируют культурологи в своей работе, исходя из предложенной ранее гипотезы о принципе картин и элементов, используемом в работе мышления человека.

Исходя из посылок этой гипотезы, мне приходится констатировать, что пытаясь изучать чуждую для себя культуру (а это происходит почти во всех случаях, ибо понятие «своя культура» ограничивается не только лишь культурными, но и временными рамками), ученый неизбежно вычленяет из нее определенные элементы, которые пытается истолковать, включив в картины своей собственной культуры. Такой подход представляется единственно возможным, ибо для того чтобы постигнуть любой элемент чуждой культуры в его первозданном виде (окруженный многочисленными ассоциациями), необходимо полностью погрузиться в мир картин чужой культуры, что зачастую оказывается невозможным, хотя бы в связи с тем, что большинство картин многих культур сегодня безвозвратно утеряны для нас.

Надо сказать, что Шпенглер осознает и это, более того, он даже упрекает тех, кто загоняет себя в узкие рамки условно говоря «касталийского» и «экономического» подхода к истории, культуре и истории культуры.

И тем более любопытно то, какой выход предлагает Шпенглер из сложившейся ситуации. Он начинает искать в рамках различных культур и цивилизаций вещи, которые оказались бы контекстно совместимыми друг с другом. Иными, словами, он ищет элементы, которые могут быть свободно, без всякой перекодировки включены в аналогичные картины различных цивилизаций, или, иными словами, обладают способностью образовывать устойчивые ассоциации в рамках различных культур.

Исходя из изложенного ранее можно сказать, что это суть попытка обратиться к реально работающим механизмам собственного сознания, использующего принцип картин и ассоциаций.

Это ли не попытка нащупать твердую почву, и создать универсальные ориентиры для мира невещественного?

При этом и Шпенглер, и другие культурологи, осознающие некие недостатки традиционного подхода, вполне естественно исходят из того, что развесистое дерево культуры в каждом случае базируется на неких единых для всего человечества элементах, выявление которых и позволит создать ясное представление об эволюции той или иной национальной культуры, или взаимосвязи ее элементов.

Коперник и Галилей ей-богу сильно ударили по самолюбию землян, которые на протяжении тысячелетий радостно убеждали себя в собственной значительности в общемировом масштабе.

Впрочем, наверное, самым страшным все же была не необходимость смирить гордыню. Шокировало скорее то, что надо отвыкать от целого ряда устоявшихся и привычных представлений. Жители Европы к тому времени уже привычно обзывали всех остальных варварами и дикарями (правда, и остальные обитатели планеты не оставались в долгу), а тут выяснялось, что истинные ценности, ничуть не менее важные, чем золото и драгоценные камни, оказывались обыкновенными стекляшками.

Действительно, европейскому обществу впору было расплакаться в голос, ведь с ним происходило то, что временами случалось с отдельными неудачливыми его представителями. Практически каждому из благородных дворян и рыцарей было прекрасно знакомо то ужасающее чувство, когда приобретенное творение какого-то Леонардо оказывалось «мазней» его учеников, огромный бриллиант, вызывавший неизменную зависть у соседей - замечательно ограненным куском стекла, а благородный предок, по слухам приятель пяти королей, авантюристом, проходимцем и самозванцем.

О таком несчастии моментально становилось известно всем друзьям и соседям, а они уж вовсю отводили душу, потешаясь над неудачником.

Теперь, после небольшого, но очень важного, на мой взгляд, отступления, вернемся в теме упорно муссируемой теме столкновения человека с «чуждой» культурой, с ее особенным и непонятным миром картин.

Это столкновение, как мы помним, стало определяющим в жизни Иосифа, сыграло оно свою немаловажную роль и в жизни его двойника Иозефа. Последнему, правда, не пришлось впитывать в себя мир картин «чужой» культуры, однако соприкосновений с ней он не избежал. Эти соприкосновения не оставляет без внимания Гессе, справедливо усматривающий в них нечто важное для повествования.

Через все произведение проходит тема взаимоотношений Кнехта с его «мирским партнером» Плинио Дезиньори, и каждое их столкновение дает Гессе повод продемонстрировать в полной мере ощущения людей, сталкивающихся с «чужой» культурой.

Впрочем, возвращаясь к теме «родных» и «чужих» культур следует признать, что практика «возрождения» организма по его частичкам есть, очевидно, неотъемлемое свойство человеческого разума, который обнаруживая любопытный элемент, старается тут же дополнить его соответствующими ассоциациями, с целью создания новой полноценной картины.

Это происходит и в рамках культуры с «умершими» элементами, это проделывают историки и культурологи, восстанавливающие значение «фактов», «событий» или «явлений», уже давно не доступных пониманию, это делает и чужестранец в том случае, если ему не представляется возможность с головой окунуться в мир картин чужой культуры, и он вынужден использовать в качестве материала обрывочные сведения.

Надо сказать, что и самих авторов романов интересовал вопрос сходности и различия культур. Результатом этого интереса становились любопытные соображения. Так Томас Манн замечал, что в описываемом им периоде, обнаруживается некая удивительная культурная общность, объединяющая представителей разных народов и разновременных культур. Об этом своем открытии он пишет следующим образом:

« Иосиф уже и раньше видел египтян и их одежду; не был ему в диковинку и египетский храм; да и вообще он был не только сыном своих гор, но и сыном большого пространственного единства, средиземноморского востока, где для него не было ничего совсем уж дивного и неведомого, а кроме того, и сыном своего времени, скрытого от нас времени, в котором он жил и в которое мы спустились к нему, как спускались к сыну Иштар. А время тоже, вместе с пространством, придавало единообразие умонастроению и взгляду на мир…».[1]

Мы домучали Шпенглера, убедились в том, что культуры неповторимы и самобытны, проанализировали стоительные материалы культур - картины и элементы. Теперь подведем итоги, с тем, чтобы в следующей главе перейти к разъятию культур, как трупов. Сальерианство всегда было мне по душе.


Итак, попытаюсь все же подвести наконец итоги этой многострадальной главы.

В ней мы установили, что каждая культура является, по сути, ничем иным, как коллективным миром картин общности значительного числа людей. Этот коллективный мир картин формируется за счет возникновения «общих» для того или иного круга лиц ассоциаций, благодаря которым и строятся «общие» картины.

В связи с тем, что культура является непосредственным творением человеческого разума, ее организация повторяет организацию мышления отдельного человека, основанную на принципе картин и элементов.

Существование каждой из культур связано, в первую очередь, с развитием возникающих в ее рамках суперкартин, к которым относятся: религия, философия, математика, искусство, музыка, наука и так далее. Каждая из этих суперкартин проходит определенный «жизненный цикл», состоящий из четырех примерно выделяемых этапов. Последний этап, связанный с завершением строительства суперкартины, условно можно назвать ее гибелью, правда гибелью более чем величественной. Картина исчерпывает свой потенциал развития, и сохраняется в рамках культуры уже в стабильном состоянии, продолжая однако, еще какое-то время воздействовать на развитие остального мира картин культуры.

Философ выделяет группу достаточно однородных культур, весьма близких друг к другу, при всей их индивидуальности и разнородности. Он смотрит на эти картины, и убеждается в том, что в каждой из них наблюдается определенное и незыблемое чередование нескольких суперкартин. Он наблюдает зарождение, развитие и гибель религии, философии, математики, политики и государства, искусства. И каждая из этих суперкартин неизбежно появляется в рамках каждой из культур, что не может не навести исследователя на мысль, что именно схваченное им чередование и есть полный и замкнутый цикл, через который неизбежно проходит культура, сама выступающая в роли суперкартины. Судьба каждой из суперкартин, а особенно ее появление на свет кажется предопределенным, и когда все предстающие перед его взором в рамках выбранных им культур суперкартины появляются на сцене, философ трубит об окончании цикла.

И надо сказать, что интерпретируя данные, избранные для анализа, Шпенглер абсолютно прав. Его выводы безупречны. Но стоит лишь раздвинуть рамки наблюдений, как мы увидим, что подобная концепция не выдерживает никакой критики.