fi_la

Я вновь пытаются воспользоваться исследовательско-описательным опытом Манна и Гессе, котоыре в своих великих романах показывают разность, противоречия и, вместе с тем, взаимопроникновения культур.
Последим за приключениями Иосифа в Египте.

Надо сказать, что и самих авторов романов интересовал вопрос сходности и различия культур. Результатом этого интереса становились любопытные соображения. Так Томас Манн замечал, что в описываемом им периоде, обнаруживается некая удивительная культурная общность, объединяющая представителей разных народов и разновременных культур. Об этом своем открытии он пишет следующим образом:

« Иосиф уже и раньше видел египтян и их одежду; не был ему в диковинку и египетский храм; да и вообще он был не только сыном своих гор, но и сыном большого пространственного единства, средиземноморского востока, где для него не было ничего совсем уж дивного и неведомого, а кроме того, и сыном своего времени, скрытого от нас времени, в котором он жил и в которое мы спустились к нему, как спускались к сыну Иштар. А время тоже, вместе с пространством, придавало единообразие умонастроению и взгляду на мир…».[1]

Итак, принимаясь описывать путешествие Иосифа в Шеол, в неведомый и непонятный мир, Манн неожиданно обнаруживает, что этот мир не столь уж и непонятен, а некоторое количество базовых ассоциаций этого мира известно Иосифу, как жителю области, находящейся под мощным влиянием могучей египетской культуры.

Манн обнаруживает, что пребывающая еще в зачаточном состоянии культура семитов, и ее первые суперкартины, несомненно должны испытать на себе влияние находящейся в расцвете культуры Египта, поскольку, даже один из самых ярких представителей новой цивилизации Иосиф, с детства воспринимает многое из того, чем славится легендарный Кеме.

Правда, несмотря на кажущуюся близость, культура Египта все же очень далека от Иосифа, и это он понимает тогда, когда начинает погружаться в новые для себя картины. Мы видим, что навыки бытового общения и взаимопонимания быстро приходят к молодому хабиру, однако настоящее богатство египетской культуры ему придется осваивать всю оставшуюся жизнь.

Так, совершенно чуждая для него суперкартина египетской религии, с ее культами различных богов, их связи с людьми и животными, с ее ритуалами и традициями, ее мироощущением, постепенно входила в мозг Иосифа. Для этого ему приходилось заново создавать ассоциации для связи привычных ему еще из первой жизни элементов.

Откровением для путника стала и сложная система социальных отношений, характерная для развитой культуры, система, не имевшая аналогов в известном ему мире.

Все это Иосифу приходилось постигать, создавая в мозгу удивительную смесь картин различных культур, смесь, которая в дальнейшем ставила в тупик его отца и братьев, его египетских друзей, и, наверное, его самого. Его трактовки отдельных элементов были куда более сложными, неординарными и запутанными, чем трактовки этих же элементов его друзей в обеих культурах.

Он не раз и не два искусно сплетал в своей речи и в своих мыслях картины разных культур еще в первые годы своего пребывания в Египте, чем несказанно удивлял и радовал и Потифара, и Монт-кау, и Боголюба. Их дивило такое необычное обогащение привычных для них картин новыми элементами, и новыми ассоциациями, которые раб-еврей извлекал из картин уже своей родной культуры. Что же до самого Иосифа, то постепенно такое сплетение становилось для него естественным образом мысли, и в его мозгу постепенно переставало существовать четкое разделение на «египетские» и «ханаанские» картины.

В этом смысле Иосиф становился обладателем совершенно уникального «синкретического» мышления, объединяя в своем мозгу картины двух достаточно далеких друг от друга культур. Иосиф, таким образом, в какой-то степени предвосхищал будущее человечества, которое рано или поздно вынуждено будет прийти в созданию некоей общей культуры на базе картин культур сосуществующих.

Впрочем, следует сказать, что в Египте Иосиф сталкивался также и с вещами непонятными и таинственными, вещами, которые ему так и не удавалось растолковать. Об этом без обиняков пишет Томас Манн. При этом, он ничуть не умаляет достоинств Иосифа. Писатель просто констатирует, что эти вещи уже потеряны для египетской культуры. Итак, слово Манну:

«… Ни опиравшихся на их (пирамид – авт.) откосы храмов мертвых, где был установлен «вечный» культ тех, кто стал после смерти солнцем; ни крытых расписных проходов, что туда вели, ни широких башенных ворот, что с восточной стороны, на краю зеленой земли, открывали последние пути в волшебное царство бессмертия, - ничего этого Иосиф не увидел и даже не знал, что не увидев, уже не увидел, то есть увидел уничтоженное. Относительно нас он был, правда, довольно близок к тем временам, но если направить это сравнение в другую сторону, то принадлежал к позднему, совсем еще зеленому племени, и его взгляд притрагивался к этой оголенной, но не уничтоженной временем исполинской математике, к этой великой свалке смерти так же, как притрагивается нога к куче тряпья. Не то чтобы он не испытывал удивления и благоговения при виде этих треугольных соборов; но ужасное постоянство, с каким они, покинутые своим временем, лишние, вторгались в нынешний день господень, накладывало на них в его глазах печать какого-то страшного проклятья, и он вспоминал о Башне».[2]

Только в этом эпизоде Манн указывает на то, что Иосиф принадлежит к «совсем еще зеленому племени», и несомненно, эта характеристика должна означать не молодость еврейской культуры, а молодость новой культуры Средиземноморья, о принадлежности Иосифа к которой ранее говорит писатель. Иосиф воспринимал элементы великих картин прошлого, как свалку лишь потому, что так ее воспринимали современные ему египтяне, для которых пирамиды уже перестали быть живыми.

[1] Т. Манн «Иосиф и его братья», М., 1968, т. 1, стр. 675.

[2] Т. Манн «Иосиф и его братья», М., 1968, т. 1, стр. 684-685.