Литературные параллели: "Иосиф и его братья" и "Игра в бисер"

[fi_la]

Сегодня я начинаю знакомить вас со своей монографией, посвященной проблемам мышления человека и феномену формирования человеческой культуры. В этой книге я попытался понять, как устроено и функционирует наше сознание, и как особенности мышления человека формируют культуру.
Этой книге  больше десяти лет пролежала, чтор называется "в долгом ящике", и вот сейчас я решил по кускам вытаскивать ее на свет божий, представляя вашему вниманию.
Естественно, параллельно с этой книгой, я буду продолжать выкладывать главы из сочинения маркетингово-рекламного свойства. Таким образом, любой читатель сможет найти себе "чтиво" по душе.
Итак, первая глава посвяена параллелям, которые мне удалось отыскать в двух великих произведениях двадцатого века - "Иосифе и его братьях" Томаса Манна и "Игре в бисер" Германа Гессе.

 

Читатель, наверное, справедливо упрекнет меня в неумеренном цитировании, однако я позволю себе еще раз обратиться к уже хорошо известному письму Манна Гессе, и начать с отрывка из него новую главу.

 Итак, Манн писал:

 "...Не странно ли, что я давно уж, с тех пор, как закончился мой "ориенталистский" период, пишу роман, настоящую "книжечку", и в форме биографии и о музыке? Название такое:

 Доктор Фаустус

Жизнь немецкого композитора

Адриана Леверкюна,

рассказанная его другом.

 Это история сделки с дьяволом. "Герой" разделяет судьбу Ницше и Гуго Вольфа, и его жизнь, изложенная чистой, любящей, гуманистической душой, представляет собой нечто очень антигуманистическое, дурман и коллапс. Sapienti sat. Трудно вообразить себе что-либо более отличное, а сходство все-таки разительное – как это бывает у братьев...".[1]

И тут, кажется, Манн дает мне понять, что я занимаюсь ерундой – вот что сопоставимо и можно сопоставлять – романы разительно схожие "Доктор Фаустус" и "Игра в бисер". Однако и я не сдаю своих позиций, даже перед авторитетом Магистра Томаса. Ведь, во-первых, никогда не бывает лишней толика упрямства, а, во-вторых, я ведь не занимаюсь сопоставлением и сравнительным анализом произведений, благопристойным литературным анализом. Напротив, я совершенно нагло, как разбойник, врываюсь в комнату, где собраны великие богатства, хватаю то, что мне понравилось больше и скорее бегу (как жаль, что эта табличка с указателем попалась на глаза слишком поздно). Однако, рассматривая на свету добычу, я убеждаюсь, что чутье и интуиция все же не подвели меня, и я, вслед за Манном, удивленно и восхищенно повторяю: "трудно вообразить себе что-либо более отличное, а сходство все-таки разительное...". Ибо воистину разительным сходством обладают эти две удивительно разнородные вещи.

   Судите сами. Сюрпризы начинаются уже тогда, когда мы знакомимся с главными героями. Оказывается, их зовут одинаково. Трудно, конечно, представить, чтобы Томас Манн мог позволить себе такую вольность, как изменение имени библейского персонажа – тут он был скован по рукам и ногам, и деться никуда не мог. Однако у Германа Гессе была полная свобода выбора. И, пользуясь этой свободой, он останавливается все на том же загадочном – Иозеф-Иосиф. А если учесть, что и фамилия у героя Гессе "говорящая", то становится очевидной неслучайность такого выбора, тем более, что в жизнеописании Кнехта, одном из трех, исповедника из окрестностей Ашкелона (и на это стоит обратить внимание) тоже зовут Иосиф.

А уж, коль скоро мы заговорили о жизнеописаниях, то не кажется ли вам, что история об Иосифе Прекрасном и его многочисленной родне вполне могла бы стать одним из кнехтовских отчетных жизнеописаний, выполненным на изысканном иврите, или древнеегипетском. Не спешите говорить "нет", ссылаясь на громадный объем Манновского романа и неизмеримую количественную малость дошедших до нас жизнеописаний. Попробуйте только представить на месте эпического романа его, так сказать, исходный материал – легенду об Иосифе Прекрасном, содержащуюся в Торе. Да, тут есть над чем задуматься. Кому же как не Кнехту отобразить свои переживания в антураже далекой эпохи.

Ведь он же тот самый избранник-отверженный, брошенный в колодец, или выпихнутый из привычного Мира в Провинцию; ведь он, а не кто другой добивается в Провинции-Мицраиме выдающегося успеха, проходя через служение Ордену-Потифару, и пребывание в Марианфельсе-Цави-Ра. Кто как не он, оказавшись на вершине, пристально вглядывается в Мир-Ханаан, ожидая вестей оттуда, и уходит туда в момент наивысшего взлета.

От такой догадки начинает пробирать мелкая дрожь – ты чувствуешь, как зыбко все в этом, казалось бы, ясном и устойчивом мире, и начинаешь думать не перевернулся ли у тебя на глазах "колодец времени", в который ты так боязливо заглянул.

Нет, у Иозефа и Иосифа действительно куда больше общего, чем это может показаться на первый взгляд, и, заглянув через плечо Кнехта, вглядывающегося во вневременную даль, мы рискуем увидеть именно тот лик, который евреи зовут Прекрасным, то есть самым красивым на Земле.

Красота... Особое внимание со стороны женщин... "...Нет, он не женится на ней..." Что это – слова автора, комментирующего жаркие призывы Мут-Эм-Энет? Нет, хотя звучали бы они, как нельзя более уместно. Это лишь фраза, вырванная из контекста совсем других (а может тех же самых) рассуждений:

"В Касталии возлюбленная студента не задается вопросом: женится ли он на мне? Нет, он не женится на ней. Правда, бывало и такое – нет-нет да случалось, хоть и редко, что элитный студент возвращался путем женитьбы в широкий мир, отказываясь от Касталии и от принадлежности к Ордену. Но в истории школ и Ордена эти несколько случаев отступничества играют роль не более, чем курьезов".[2]

Неужели, зная это, преданный студент Орден Иозеф Кнехт не мог не соблазниться образом страсти и образом миртового венка. Вряд ли такой талантливый и блестящий игрок мог пройти мимо этого.

Итак, один и тот же человек проживет две жизни. Человек ли? Нет, Иозеф не человек – он литературный герой. Да и Иосиф тоже литературный герой. Однако это лишь досадное недоразумение, которое даже не берется в расчет нашим сознанием. Конечно же, Иосиф Прекрасный и Иозеф Кнехт это один и тот же человек, который так славно поработал на благо земли Кеме и на благо Педагогической Провинции.

Если на секунду отвлечься от пленительной мистики, столь неуместной, как кажется многим, в серьезном научном труде, и попытаться взглянуть на вещи трезво, то и в этом случае мы не можем пройти мимо удивительных совпадений. Мы обнаруживаем совпадения, лежащие на поверхности – в сюжетных линиях и судьбах героев, и, что более существенно, мы можем обнаружить также и тонкие психологические общности. В качестве примера напомню вам лишь проходящую чрез оба романа линию отец-сын.

И в одном и другом случае речь идет скорее не о физическом, а о духовном отцовстве – отцовстве-наставничестве.

Так несколько "духовных отцов" меняет Иосиф. В их роли выступают и Иаков, и купец-мидианит, и Потифар, и Монт-кау, и опять престарелый патриарх Иаков. Манн каждый раз настоятельно подчеркивает эту связь, затушевывая и утаивая даже возраст Иосифа от невнимательного читателя, с тем, чтобы потом насмешливо словить его на этом. Часто такое упоминание об отцовстве носит даже несколько нелепый характер, как в случаях с Потифаром, или Маи-Сахме, главой крепости Цави-Ра, более того, с последним отношения меняются в корне после возвышения Иосифа. Однако, несмотря на некую логическую нелепость, с психологической точки зрения этот посыл вполне оправдан, о чем и говорят нам наши чувства – ведь мы не чувствуем ни малейшего неудобства и раздражения, читая о подобных коллизиях.

Что же до Кнехта, то тут мы вообще ничего не можем сказать о его биологических родителях, зато видим как в разные периоды его жизни откуда-то из окружения вызываются автором наставники-отцы. Это и первый несколько наивный учитель музыки в обыкновенной сельской школе, выделяющий своего "духовного сына" из общей массы, и определяющий его судьбу (этот эпизод чем-то смахивает на поведение преподавателя одного способного английского студента, который, повинуясь своей обостренной интуиции и особенному наитию, уступает последнему свою кафедру физики). Это и Магистр музыки – небожитель, делающий из простого мальчика личность необычную и выдающуюся. Это и Магистр Томас, многое переворачивающий в сознании своего сына-преемника одним лишь разговором. Следующим в этом ряду оказывается отец Иаков из Марианфельса, годы проведенные в общении с которым ведут к духовному возмужанию, становлению и расцвету Иозефа (постойте, постойте, как это ОТЕЦ ИАКОВ). Это кажется уж совершенно неправдоподобным, однако и в этой жизни у Иосифа есть свой отец Иаков, свой патриарх, который ведет с ним "прекраснословные беседы", который ничуть не в меньшей степени имеет право называться ОТЦОМ Иосефа, чем патриарх легендарный). Неужели мы сколько-нибудь можем еще сомневаться в общности судеб этих людей, а верней в существовании их общей судьбы.

И еще один, новый отец Иозефа. Иозефа, достигшего высшей ступени, – глава Ордена Александр. И тут мы видим настойчиво повторяющуюся тему отцовства-наставничества, и опять, теперь уже Гессе, игнорирует биологический возраст своего Иозефа.

Поверьте мне, что еще неоднократно мы будем убеждаться в том, что, несмотря на различие антуража, и, несмотря на то, что "трудно вообразить себе что-либо более отличное", по сути оба романа – это повести об одном и том же, более того, это одна и та же повесть, гениально рассказанная двумя разными людьми.

Читателю, наверное, уже надоело то, что я упорно заставляю его увидеть какое-то сходство в этих двух романах. В конце концов, те, кто были расположены его увидеть, давно уже удовлетворились приведенными аргументами, а те, кто считают это лишь неудачной выдумкой автора будут еще долго недоуменно пожимать плечами. Да я и сам увлекся, вернее сказать, меня самого увлекло это сравнение, и увело в даль от того, что я хотел вам поведать изначально. Ведь для того, что я хотел рассказать не столь существенно – похожи или не похожи выбранные мной произведения. Просто магия их настолько велика, что начав рассуждать, трудно оторваться.

Попытаюсь, однако, усилием воли преодолеть наваждение, и скажу о несколько более отвлеченных вещах.

Оба автора выбрали для своих произведений форму жизнеописания, или биографии, форму, доступную, пожалуй, лишь немногим. Ведь создание жизнеописания подразумевает некую эпичность творения, на что настраивают, в частности, классические образцы, такие как древние эпосы, или начало литературы – гомеровская "Одиссея".

Монументальность и размах подобных произведений всегда вызывают у читателя благоговейный трепет.

Я уже говорил, что немногие авторы могут позволить себе такую роскошь. Помниться, меня поразил тот факт, что Томас Манн начал писать "Будденброков", когда ему самому едва перевалило за двадцать. И если, создавая это произведение он уложился в срок измеряемый годами, то на создание тетралогии об Иосифе ему потребовались уже десятилетия. И в этой связи нельзя не отметить, что эпос "Иосиф и его братья" по масштабности сопоставим с самой Торой, на которую опирался его автор.

Тем более удивителен такой размах для нашего двадцатого столетия, когда люди включились в некую непонятную гонку со временем, стараясь успеть сделать все. Мир, который разгонялся со времен мрачного средневековья, набрал в наши дни неслыханные обороты. Соревноваться со временем стало нормой жизни, а самой жизни стало мало для всех свершений, потому что не успевая достичь одного мыса, творец тут же устремляется к мысу следующему, за которым уже маячит в отдалении пять-шесть-семь-восемь новых неисследованных полей.

Сознание на всех уровнях от простого потребителя до могущественного творца торопится наброситься на новый вопрос, а уж последние возникают в таком изобилии, что передышки ждать трудно. И сознание начинает жертвовать. Оно жертвует пленительными картинами мира, постичь которые не хватает времени, оно начинает жертвовать частями тех картин, которыми непосредственно восхищается, и которые само строит.

И, как это не странно звучит, подобные неспешные рассказы, созданные гениями мировой литературы нашего столетия – Голсуорси, Роменом Ролланом, Горьким, Маркесом, Прустом, входят в противоречие с подстегивающим время духом фельетонной эпохи. Авторы бессмертных эпосов и саг вступают на путь борьбы с «культурной модой», определяющей приоритеты столетия.

И предложение Томаса Манна год за годом прожить вместе с героем его трудную жизнь, представляется уже неординарным, и не вписывающимся в общий строй наших мыслей. Все это кажется человеку из 19** безумно расточительным. Как? Что? Неужели надо воспринимать всю картину целиком, а не отдельные наиболее лакомые элементы? Это же в высшей степени несовременно. И, тем не менее "Иосиф...", как и ряд других великих произведений, родился и существует в нашем столетии, так что мы с гордостью можем сказать – он наш современник. Впрочем, благодарить за это нам следует не себя, а мастеров, не желающих считаться с суетным духом сумасшедшего времени.

"Иосиф...", как собственно и "Игра...", уникален. Его нельзя, начав читать, отбросить, перескочить с него на что-то другое. Он проникает в сознание, и начинает жить там собственной жизнью. Наше "я" обогащается еще одной ипостасью, а сознание ультимативно требует "продолжения банкета", поскольку просто не может оборвать жизнь Иосифа в тот момент, когда он развлекаясь на ярмарке, вспоминает о том, что в доме Потифара нет никого, кроме Мут. Сознание ведет себя так потому, что ему несомненно ясно, что картина не завершена, и оно должно достроить ее во чтобы то ни стало.

Кстати, подобной магией обладают далеко не все литературные произведения, а лишь те из них, которым присуще некое внутреннее совершенство.

Что же это за совершенство, что же это за "философский камень" литературы?

В наше время большую популярность среди литераторов приобрел жанр, который многие условно характеризуют, как "поток сознания". Подразумевается, что автор, настроившись на определенную волну, не мудрствуя лукаво, внимательно следит за малейшими движениями той части сознания, которая поддается рефлексии, и фиксирует результаты наблюдений на бумаге.

Произведения такого рода также впечатляют размерами и псевдоэпичностью, однако они, несомненно, лишены того, что заставляет наше собственное сознание включить произведение в себя, что заставляет его, подобно наркоману, требовать все новые и новые порции.

---

[1] Т. Манн «Письма», М., 1975, стр. 180.

[2] Г. Гессе «Избранное. Сборник», М., 1984, стр. 149.

Comments

[victoria-z.livejournal.com]

Хорошо, что эта книга всё-таки публикуется.

[fi-la.livejournal.com]

Да уж. Хоть таким способом.