fi_la

Продолжаем развирать картиностроительство, и копаться в недрах собственного мышления.

Томас Манн с иронией рассказывает о том, как в реальной жизни сбывалось пророчество Иосифа о грядущих четырнадцати годах и перспективах сельского хозяйства. Его ирония совершенно уместна, однако проистекает подмеченное им заблуждение вовсе не из лести и не по злому умыслу, а ввиду того самого стремления мозга менять картины, делая их как можно более гармоничными.

Впрочем, слово писателю:

«В действительности предсказанная семерка имела вид, скорее, пятерки. Но ни тому, ни другому числу живая жизнь не отдала решительного предпочтения, тем более, что тучные и тощие годы выходили из своего лона совсем не с такой аккуратностью и не так резко отличаясь друг от друга, как тучные и тощие коровы в фараоновом сне. Тучные и тощие годы, которые потом пришли, были, как то свойственно всему живому, не все одинаково тучны и тощи. Среди тучных попадался год-другой, который, конечно, нельзя было назвать тощим, но при некотором критицизме вполне можно было узнать умеренно тучным. Тощие, правда, были все достаточно тощи, их было наверняка пять, если не семь; но выпадали среди них годы, не достигавшие последней степени убожества и более или менее близкими к сносным, в которых, не будь предсказания, может быть, вовсе и не распознали бы мякинно-голодных. А так их, благодаря доброй воле, тоже засчитывали.

Следует ли из всего этого, что предсказание не исполнилось? Отнюдь нет. Его исполнение неоспоримо, ибо налицо факты – факты нашей истории, факты, из которых она состоит, факты, без которых ее не существовало бы в мире, факты, без которых за отрешением и возвышением не могло бы последовать переселение рода».[1]

Согласитесь, что сейчас, для нас куда более естественна картина строгого распределения указанных четырнадцати лет, в соответствии с характеристиками, данными им Иосифом, а не то, что было в действительности.

В сущности, если говорить о человеческой культуре, то в ней, зачастую, реальность внутренних картин творца не уступает, если не превосходит реальность картин, находящихся вне его мозга.

Главным же остается принцип соблюдения законности ассоциаций, и завершенности повествования, или, иными словами, зримые отражения принципа картин и элементов, используемого нашим мышлением.

Соблюдение этих принципов отражается для нас еще в одном культурном феномене. Чтобы описать его в отношении собственного повествования Томас Манн предложил образ мыса, выступающего на линии горизонта сразу же затем, как мы минуем мыс предыдущий.

Писатель начинает свою эпопею с этой, как ему кажется необходимой, оговорки, словно оправдываясь перед читателями за ее невероятные размеры. Однако, оправдываясь, он со всей силой художественного образа демонстрирует нам силу этого принципа. Вот что пишет Манн на первой странице своей истории:

«… Ведь чем глубже тут копнешь, чем дальше проберешься, чем ниже спустишься в преисподнюю прошлого, тем больше убеждаешься, что первоосновы рода человеческого, его истории, его цивилизации совершенно недостижимы, что они снова и снова уходят от нашего лота в бездонную даль, в какие бы головокружительные глубины времени мы ни погружали его. Да, именно «снова и снова»; ибо то, что не поддается исследованию, словно бы подтрунивает над нашей исследовательской неуемностью, приманивая нас в мнимым рубежам и вехам, за которыми, как только до их доберешься, сразу же открываются новые дали прошлого. Вот так же порой не можешь остановиться, шагая по берегу моря, потому что за каждой песчаной косой, к которой ты держал путь, тебя влекут к себе новые далекие мысы».[2]

Писатель удивился этому, вглядываясь в таинственную глубину веков, в поисках истоков человеческой цивилизации, и происхождения культуры. Действительно, ему казалось, что каждое новое знание порождает в этом случае новые вопросы, хотя речь шла всего-навсего о том, что было до того, как… До того как евреи пришли в Ханаан, до того, как туда переселились финикийцы, до того, как греки стали эллинами, и так далее.

Надо сказать, что путь исторической науки во многом совпадал со схемой, нарисованной писателем. Историки, все дальше и дальше продвигаясь глубь веков, открывали все новые и новые мысы, устанавливая все новые и новые связи. Постепенно, разрозненные обрывки ткани, связывались воедино, открывая цельный узор исторического полотна, и уже пустых мест оставалось меньше, нежели заполненных.

При этом процесс этот происходил, как (пользуясь терминологией Льва Гумилева) на уровне «письменного стола», так и на уровне «мышиной норы». И если картины первого уровня воссоздавались на протяжении столетий тысячами людей, то одну из картин второго, воссоздал сам Манн, написав исчерпывающую историю одной семьи.

И если масштабы различных работ могли быть разными, то методы оставались едиными. И методы эти вполне отражали особенность человеческого мышления.

Надо сказать, что как и каждая система живой природы, каждая мыслительная картина стремится к гармоничности и завершенности. Мы уже говорили о том, как сильно развиты у людей и животных компенсационные механизмы, заставляющие обостряться слух того, кто потерял зрение, или развиваться мышцам того, кто остался без лапы. Если потеря целостности системы (на уровне организма) невосполнима в буквальном смысле слова (то есть потерянный орган или функция не могут быть восстановлены), система делает все для того, что компенсировать эту потерю, ощущая свою ущербность. Что же до систем более высокого порядка – экосистем, то и о них мы уже говорили, что проходя различные стадии в развитии, они рано или поздно приходят к стабильному состоянию, предсказать которое можно задолго по целому ряду признаков. И в этом случае некое бедствие может существенно нарушить гармоничность системы, и в этом случае, система обязательно компенсирует эти нарушения, приведя себя в состояние целостности и сбалансированности.

[1] Т. Манн «Иосиф и его братья», М., 1968, т. 2, стр. 597.

[2] Т. Манн «Иосиф и его братья», М., 1968, т. 1, стр. 35-36.