fi_la

Жизнь и развитие культуры. Ее гибель. Как уловить и как трактовать эти изменения? Читайте, обсуждайте.

Мы уже установили, что возрастные изменения в мышлении отдельного человека непосредственно связаны именно с изменениями во внутреннем мире его картин, и не обязательно должны совпадать с биологическим развитием телесной оболочки.

Мир картин каждого человека динамичен, он непрерывно меняется, что и накладывает отпечаток на его творческое мышление. Мы ранее говорили о том, что сознание и мозг являются равноправными партнерами. Это партнерство не менее ярко проявляется и в своей изнаночной стороне – взаимной зависимости. С одной стороны, мозг, занимаясь построением картин, всецело зависит от активной работы сознания. С другой – сознание часто вынуждено придерживаться рамок, заданных картинами, живущими в мозгу. Таким образом, любая наша мысль, как челнок снующая между сознанием и мозгом, одинаково зависит от каждого из них; ну а творческий потенциал человека непосредственно зависит от того уровня взаимодействия, которого ему удастся добиться между сознанием и мозгом.

Мир картин культур также развивается по аналогичному принципу, а потому неудивительно, что и культуры претерпевают возрастные изменения, а их творческий потенциал также оказывается ограниченным (даже в большей степени, чем у отдельного человека) взаимодействием творца с существующими в рамках культуры коллективными картинами.

И тут Шпенглер (да и не он один) справедливо замечает, что каждая культура, в конце концов должна прийти к своему логическому концу, когда большая часть картин будет находиться в состоянии гармоничной завершенности (о принципиальной возможности этого идеального состояния мы еще будем говорить в дальнейшем. Пока же попробуем рассматривать его, как некую умозрительную модель, имеющую право на существование).

При этом, и эту особенность следует подчеркнуть, старение культуры не обязательно бывает связано с физической гибелью или рассеянием ее носителей (эту иллюзию удобно поддерживать, ибо она позволяет сопоставить традиционные исторические схемы со схемами культурной жизни. От нее, к примеру, не может избавиться сам Шпенглер, особенно когда ведет речь об античности, или великих культурах древности. Соблазн впасть в подобные сравнения действительно велик, поскольку дает возможность уже нам самим увязать в мозгу давно привычные картины истории войн и захватов с изобретаемой картиной истории культуры. Очевидно, полностью этот недостаток мышления удастся преодолеть нескоро, хотя, с другой стороны, преодолели же его полностью в Касталии, избавив историю достижений человеческого духа, от истории убийств, войн, экономики и политики).

Культура вполне может продолжать свое существование и тогда, когда люди, ее создающие пребывают в состоянии разрухи, унижения, и близки к вымиранию (как бывало, скажем с евреями в эпоху Вавилонского плена), и, наоборот, она может величественно скончаться тогда, когда ее обладатели будут находиться на вершине достатка и благосостояния (как в случае с современным Западом, в глазах Шпенглера).

И если первый вариант более или менее понятен – речь идет о том, что оставшиеся хранители культуры продолжают и развивают традицию, вопреки тяжести внешних обстоятельств; то второй, очевидно, требует неких разъяснений. Народ, потерявший культуру в расцвете политической и экономической мощи отнюдь не дичает, поскольку на самом-то деле, совершенная, законченная культура остается с ним. Гибель культуры выражается лишь в том, что сумма законченных картин довлеет над мыслителями настолько, что выход за их рамки становится равносильным невероятному творческому подвигу, который, соответственно, становится настоящей редкостью, явлением совершенно уникальным.

Дальнейшее же культурное будущее народов оказывается связанным с развитием новых культурных традиций, которые несут креативный заряд, позволяющий создавать новые и новые картины, с необозримым количеством потенциальных элементов.