![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
fi_laПосле некоторого перерыва продолжаю публиковать в журнале выдержки из своей книги, посвященной мышлению человека. Конечно, текст не очень маленький, но, надеюсь, вам удастся его осилить, и даже получить хотя бы минимальное удовольствие. Очень жду каких-нибудь комментариев, замечаний, соображений.
К счастью, наш мир неоднороден, или, по крайней мере, неоднороден сейчас. Благодаря этому поистине поразительному факту, я и имею сейчас возможность писать, а читатель читать эти строчки.
Мир удивительно неоднороден, однако спускаясь все ниже и ниже по лестнице структурных единиц, ученые обнаруживают, что число его первоэлементов не так уж велико, или, во всяком случае, обозримо. Впрочем, на это, а также на ограниченность количества фундаментальных законов, обратили внимание еще ученые, или правильнее будет сказать, мыслители, древности.
Их забавлял и беспокоил тот факт, что мир состоит из множества вещей, у каждой из которых есть своя сущность, и каждой из которых присвоено свое имя. Их поражала также способность вещей превращаться друг в друга, их ставили в тупик законченные эволюционные цепочки, например такая нехитрая, и, вместе с тем, удивительно сложная, как «кокон – бабочка – яйцо – гусеница – кокон».
Наблюдая за окружающим миром, мудрецы сделали немало открытий. А одно предположение можно смело поставить в один ряд с величайшими открытиями современной науке. Античным мыслителям пришло в голову, что весь мир – это лишь комбинация неких элементов-стихий, число которых весьма ограничено, и если как следует покопаться в любой вещи – обнаружится, что она целиком и полностью состоит из этих первочастиц.
От этой догадки было уже рукой подать до другого предположения – все многообразие окружающего мира не что иное, как следствие существования определенных общностей-систем, различие между которыми лежит в их внутренней структуре.
И действительно именно структурированность и систематичность мира делает его таким богатым и разнообразным. При этом, говоря о разнообразии, мы в первую очередь вспоминаем об окружающей нас «объективной реальности», однако, и это может показаться удивительным, но та же мысль с древнейших времен лежала в основе общественно-политической жизни человека.
А уж когда человеческая цивилизация доросла до уровня городов и государств, эта мысль стала доминировать не только в политике, но и в общественном сознании.
Вспомним несколько наиболее ярких примеров. С образованием в Китае знаменитой Поднебесной империи, рождается один из первых примеров основанной на этом соображении идеологии. Китайцы, ничтоже сумняшеся, утверждали, что Земля суть квадратная лепешка, а небо – лепешка круглая. Причем круг неба вписан в квадрат Земли таким образом, что уголки ее остаются снаружи. Естественно, что в такой модели, на все народы, населяющие квадрат Земли неба хватить не могло, а уж из этого соображения вполне естественно вытекло то, что под небом находится Поднебесная (отсюда и название), а народы обитающие за ее пределами (лишенные неба) недостойны и самого звания людей.
Итак, мы видим, что Мир в сознании среднестатистического китайца отождествляется с государственной структурой империи – четко работающей, отлаженной системой. То же, что не структурировано, что не стало системой (по мнению китайцев, разумеется), и миром в полном смысле этого слова являться не может.
Случаен ли этот посыл, что политический (глобальный) мир – это знакомая структура, или история человечества знает и другие подобные примеры? В общем, можно сказать, что такая мифологема достаточно широко была распространена в мире. Но прежде чем привести примеры, скажу несколько слов об этой «знакомости». Тут мы опять возвращаемся к нашей «лесной» аналогии. Разумеется, и соседи древних китайцев, и окружение великолепного Египта, и другие народы, оказавшиеся по воле могущественных современников-соседей, за пределами мира, обладали собственной, достаточно четкой и логичной структурой, представляя собой другую, отличную систему. Однако жители геополитических монстров воспринимали эту структуру, как «зеленую стену». Тогда как свою знали прекрасно, как любимый лес. Естественно, что совершенно незнакомая структура, представавшая в образе «горемычного Ретену», или варваров, казалась хаотичной, то есть совершенно лишенной устойчивых внутренних связей, которые и делают систему системой.
Попробуем вспомнить античность, когда древние греки создали путем колонизации и расселения «лишних ртов» свою Ойкумену, которую и считали целым миром, потому что вся она была построена по известным и привычным им законам. Весь остальной мир, этим законам упорно не следовавший, объявлялся несуществующим, или лежащим за краем Ойкумены, то есть обитаемой земли. Что ж, и тут то же самое: мир неструктурированный – мир несуществующий.
Схожую картинку можно было наблюдать и несколько позднее, во времена “orbis Romanus”, когда «весь мир» тоже имел четкие географические границы (и это при том, что в своих походах граждане великой империи сталкивались с утонченнейшей культурой Востока, на несколько порядков превосходившую их собственную).
Очевидно, не лишены были подобного представления о мире и древние египтяне, также жители единственной, с их точки зрения страны. Это блестяще отразил Томас Манн, вложив оценку мирового порядка в уста начальника пограничного гарнизона Гор-ваза:
« -- Кто это? – быстро спросил он по-египетски. – Люди горемычья, которые в таком великом множестве хотят вступить в наши страны?
Слово «горемычье» не имело в его устах бранного смысла; он просто называл так чужие земли. Но к «великому множеству» он отнес обе части путников, не отличая мидианитов с Иосифом от синайцев, которые даже пали перед ним наземь.
Вас слишком много, – продолжал он с укором. – Каждый день отовсюду, будь то из Земли Бога или с гор Шу, прибывают люди, желающие вступить в нашу страну. Ну если не каждый день, то почти каждый день…».[1]
И для него было вполне естественно не отличать одних «зайцев пустыни» от других. И хотя, если сказать по правде, различия и не были так уж велики, но жители Синая и обитатели Ма’ора считали разницу между собой достаточно существенной, подобно тому, как современный француз считает себя ничуть не похожим на англичанина, хотя и разница между двумя последними часто состоит лишь в словах, которыми они передают свои, в сущности одинаковые, мысли.
Но, довольно об этом. Как мы помним, дух досужего философствования не был чужд и самому Иосифу. И ему, как нам представляется с помощью Манна, был свойственен собственный взгляд на организацию мира, и на системы его составляющие. Однажды он даже поделился своими соображениями на этот счет с Кедмой, одним из сыновей старика-купца, к немалому удивлению последнего. Его взгляды не могут не заинтересовать меня, тем более, что они содержат любопытные умозаключения:
«…– Я хотел сказать: куда ведет меня бог, когда я еду с вами?
Чудной ты, однако, малый, – возразил Иосифу ма’онит, – ты так и норовишь поставить себя в самую середку событий. Не знаю, право, что делать – злиться мне или удивляться. Ты, как там тебя, ты думаешь, мы едем затем, чтобы ты добрался до места, которое облюбовал для тебя твой бог? Нет, я этого не думаю, – ответил Иосиф. – Я же знаю, что вы мои господа, ездите по собственной воле, по своим делам и куда вам заблагорассудится. Своим вопросом я отнюдь не посягаю на вашу честь и на вашу самостоятельность. Но знаешь, у мира множество середин, для каждого существа – своя, и у каждого существа мир ограничен собственным кругом. Ты стоишь всего в каком-нибудь полулокте от меня, но вокруг тебя свой, особый мир, середина которого – не я, а ты. Зато я – середина своего мира».[2]
Заменим слово «круг», употребленное Иосифом на неведомое ему, но, пожалуй, более емкое, слово «система». Итак, каждый элемент, а человек вполне может быть элементом, включен в некую систему. Это главная мысль Иосифа, если отбросить, конечно, субъективное восприятие человека, как центра системы, на том основании, что именно он может воспринимать сам факт ее существования.
Ведь человек и вправду входит в целый ряд систем, которые мы называем социальными. Среди таких систем и семья, и компания друзей, и фирма, и футбольная команда и так далее. Есть системы и другого масштаба – государства, политические партии, этносы, профессиональные объединения, общность болельщиков и другие.
Мы привыкли и совсем не удивляемся тому факту, что человек может быть элементом во всех этих системах одновременно. При этом он может входить в системы одного или разных уровней, образовывая разнообразные связи. Надо также отметить, что его стабильное существование в той или иной степени зависит от стабильности и устойчивости системы, в которую он входит.
Естественно, нельзя забывать, что и сам человек тоже является системой, которая, в свою очередь, состоит из систем-органов, и так далее, вплоть до мельчайших систем.
Так мы опять вернулись к тому, что основу мира составляют системы, или объединения элементов, обладающие качественными характеристиками.
Каждая система с одной стороны состоит из простых элементов, как и любая другая, однако с другой стороны обладает некими уникальными особенностями, которые обусловлены ее внутренней структурой, или связями между элементами, что делает ее неповторимой.
Мир показывает нам, что основой существования каждой системы является ее стремление к устойчивости, стабильности, или, говоря другими словами, к сохранению своих качественных характеристик. Такое стремление к устойчивости, безусловно, проявляют системы всех уровней, однако оказывается, что самостоятельно противостоять Великому Разрушению большинству систем оказывается не под силу, а потому они объединяются в системы следующего порядка, выступая в них уже в качестве элементов.
Так создается многоуровневость, или иерархичность систем. При этом чем больше разница между уровнем системы-элемента и системы, в которую она входит, тем меньше первая зависит от последней.
Возможно, следующий пример покажется вам грубоватым, но представим себе один из органов, например печень, свиньи. Нет сомнения, что ее благополучие напрямую зависит от благополучия всей Хавроньи, ведь если последняя умрет, то и первую вскорости постигнет та же участь (хотя точнее будет сказать, что она утратит свои качественные характеристики). А вот зависимость все того же ливера от такой системы, как колхоз «Заветы Ильича» уже существенно меньше, так как его процветание, или, напротив, развал, лишь косвенным образом влияет на физическое здоровье Хавроньи, и ее органов, хотя и тут возможны варианты. Например, из-за отсутствия кормов несчастную скотинку могут попросту забить на мясо.
При этом следует отметить, что сказанное выше, очевидно, относится к более сложным системам, тогда как, скажем, на молекулярном, или, тем более, на атомарном уровне системы оказываются практически автономными, и игнорируют пертурбации происходящие с системами высшего порядка.
Что же до нарисованной картину, то она, по всей вероятности, может работать лишь на уровне органической жизни, распространяясь также и на социальную жизнь человека.
Вообще построение, при котором системы зависят от систем высшего порядка, в которые они входят, обратно пропорционально разнице между их уровнями, позволяет достичь уникальной гармонии между целостностью и своеобразием каждой системы, не говоря уже о том, что таким образом решается основная задача – обеспечение устойчивости, как глобальных, так и локальных систем. А это, по большому счету, и дает гарантию существования и эволюции органической жизни на Земле.
Попробуем же облечь эти умозрительные схемы в плоть и кровь, воспользовавшись для этого примерами из нещадно эксплуатируемых романов.
В этой связи уместно взглянуть на две наиболее ярко прорисованные в романах системы – систему-семью и систему-орден.
Мы легко можем убедиться в том, что каждая их них состоит из целого ряда систем низшего уровня, а также входит в системы высшего порядка. Внутри этих систем действуют сложные, но упорядоченные связи, обеспечивающие их стабильность. Это, кажется, соответствует схемам, но, что более важно, отражает реальную жизнь.
Ведь если говорить о творчестве Томаса Манна, то впервые он обратился к теме семьи (своей собственной) еще в юношеском возрасте. На основании своих собственных впечатлений и воспоминаний, а также с помощью свидетельств родственников ему удалось создать целую эпопею – «Будденброки». И если бы нам вздумалось подробно исследовать систему-семью в ее последовательном развитии – лучшего препарата нам, конечно, не найти. Внутрисемейные связи и отношения, их изменения, растянутые во времени, – все это, как нельзя точнее, и как нельзя художественнее, отражено в этом произведении.
Уже следующим опытом Манна было обращение к легендарной, мифической, семье Иакова. Строго говоря, сама эта семья была создана Манном, однако создана так, что ничто не позволяет усомниться в ее реальности.
Как и каждая другая система, семья Иакова имела свою особенную метку. Очевидно, такой особенностью можно считать осененную свыше патриархальность, и связанное с ней, глубокое внутреннее единство всех столь разнородных и разнообразных ее членов.
Упомянутая семья к концу повествования была необыкновенно велика, ибо, как рассказал Манн:
«Семьдесят душ тронулось в путь, то есть они считали, что их семьдесят; но количество это определялось не счетом, а чувством числа, внутренним ощущеньем: тут царила точность лунного света, которая, как мы знаем, не подобает нашему веку, но в тот век была вполне оправданна и принималась за истину».[3]
Казалось бы, что это за семья, и что это за система – просто обыкновенная толпа, внутри которой даже толком не известно сколько она насчитывает человек. Однако, на самом деле, вся эта разношерстная толпа объединена единым стержнем, единой структурой. Ведь система эта образовывалась последовательно и логично, путем включения в нее элементов-систем, которые занимали в ней именно те потенциально-свободные места, которые и были для них предназначены.
Семья эта зародилась еще тогда, когда одинокий неприкаянный Иаков органично, как составная часть, вошел в другую семью – семью Лавана. Он вошел в Лаванову систему потому, что подходил к ней по всем параметрам – он был отдаленным родственником, человеком несущим благословение, а также юношей, неравнодушным к прекрасной дочери Лавана. А значит, он занял в системе место, уготованное только ему, и никому другому, место, которое в случае его неприхода так и осталось бы вакантным. Последнее соображение, конечно, не означает, что дочери Лавана так и остались бы без мужей, я лишь хочу подчеркнуть то, что те потенциальные мужья стали бы элементами совсем другой системы, развивавшейся по совсем другим законам.
Естественно, нельзя думать, что жизнь социальной или другой системы строго детерминирована, но часто прием в нее нового элемента, как это было в случае с Иаковом, оказывается чем-то вроде пригожинской точки бифуркации, то есть моментом, в который система выбирает свою будущую судьбу. И Иаков, естественно по всем параметрам вписался не столько в систему уже существовавшую, сколько в систему потенциальную, систему, развивающуюся по оптимальному пути.
Иные кандидаты тоже могли занять вакансию Иакова, но для системы это было чревато выбором иного усредненного пути развития, иного качества.
Прекраснословные беседы говорят нам, что прожив в семье Лавана семь и семь и пять лет Иаков сам обзавелся семьей, которая, хотя и продолжала оставаться составной частью семьи его тестя, достигла в своем внутреннем развитии стадии, когда стало возможно ее более автономное существование.
При этом каждый новый элемент, будь то жены, наложницы или дети Иакова входили в эту систему-семью так органично, как будто заполняли изначально созданные пробелы. Ведь рождение детей было процессом естественным, как и то что они вырастали и сами находили себе жен, что было предопределено божественным и человеческим законами. И жены их входили в семью Иакова потому, что были именно теми элементами, которые могли ее дополнить. Почему? Просто потому, что такой выбор сделали сыновья Иакова. В дальнейшем у патриарха появлялись внуки, которые также органично дополняли его семью. И хотя патриарх, разумеется, не помнил их всех, отмечая лишь самых любимых. Например певунью Серах, ему и в голову не приходило, что они могут быть чем-то отдельным от его большой семьи. Естественно он считал их своими, только на том основании, что они были детьми его сыновей.
В единстве этой семьи мог убедиться каждый. Ведь стоило упомянуть об одном ее элементе, как тут же по одному или гурьбой вспоминались или появлялись его родственники. При этом независимый наблюдатель социолог, появись он каким-то чудом в то время в Ханаане, несомненно отметил бы, что каждого с каждым в этой семье связывает более или менее длинная цепочка из ближайших родственников или друзей. Эти невидимые нити-цепочки охватывали всех, что и позволяло говорить о единстве этой большой социальной системы.
При этом, несмотря на то, что речь идет о семье, эти цепочки не всегда основывались лишь на родственных связях. Так Фамарь была непосредственно связана с Иаковом узами духовного родства еще до тех пор, когда путем обмана стала косвенной его родственницей через Иегуду. А, скажем, первенец Иакова Рувим был куда ближе маленькому Иосифу, чем братья Левий или Иссахар, несмотря на то, что всех их связывала одинаковая степень родства.
Естественно, что помимо связей-цепочек эту семью крепко-накрепко связывала еще и особая метка, отличавшая ее членов от других людей, - союз с Богом Авраама, Ицхака и Иакова. Этот союз был нематериален, однако имел огромную связующую силу и огромное значение для стабильности системы.
Ну а любая другая система могла на собственном опыте убедиться в том, что семья Иакова – единое целое, ведь при том, что каждый из ее членов имел свой характер, свои особенности и свои достижения, в отношениях с внешним миром и внешними системами, он всегда нес в себе частицу семьи, и вся семья часто отвечала за поступки и деяния отдельных ее членов (подобно той резне, которую устроили неистовые близнецы в Шхеме).
Следует также добавить, что судя по всему (и в первую очередь, опираясь на текст романа) семья Иакова была максимальной по размерам системой для своего уровня. Именно вследствие этого, после смерти патриарха, она вскоре перешла на более высокий уровень, объединив, вышедшие на ее прежний уровень, семьи сыновей Иакова.
Система Касталийского Ордена не имела, на первый взгляд, ничего общего с описанной только что сист6мой-семьей.
Она строилась на совершенно иных принципах, обусловленных ее главной стержневой идеей, и тем не менее, Орден с семьей Иакова объединяло нечто общее для всех систем.
Впрочем, детальнее имеет смысл остановится именно на особенностях системы-ордена.
Мы помним, что новые элементы в семье Иакова занимали свое место, в основном образуя связи непосредственно с действующим элементом системы, или, говоря более привычным языком, невестки Иакова входили в его семью потому, что нравились его сыновьям, которые хотя и оглядывались на интересы семьи, как, например, Иегуда, однако более заботились о своем собственном благе.
В Ордене же все было наоборот. Новый член Ордена выбирался «ветеранами» исключительно из соображений его «подходящести» для Ордена, а нисколько не из личных предпочтений.
Далее, мы можем заметить, что у Ордена не было патриарха, подобного Иакову, а связи между его членами носили преимущественно не родственный, а субординационный, либо личностный характер. При этом, как и в семье, в Ордене, цепочки, проведенные от одного его члена, одного элемента, позволяли в конечном итоге, охватить всю его сложную структуру.
Если в семье Иакова каждый элемент имел свое достаточно стабильное место, и, в сущности, мало изменялся с течением времени, то каждый элемент системы-ордена напротив претерпевал все время какие-то изменения, обрастают новыми, либо теряют старые связи, меняя в чем-то свою сущность. И это не мешало Ордену оставаться единым целым, устойчивой и стабильной системой.
Как и у семьи, у Ордена была своя особенность, своя метка. Этой меткой была Игра в бисер, самое хрупкое и самое ценное достояние Касталии. Именно Игра, по большему счету, определяла пригодность или непригодность человека к пребыванию в Ордене, а значит возможность или невозможность включения его в систему. Именно Игра была тем костяком, на который наращивались все элементы системы.
Итак, мы видим, что разделенные пропастью лет, культур и идей семья Иакова и Орден не имеют практически ничего общего, но при этом, являются удивительно схожими в вещах, которые можно считать характерными признаками социальных систем.
Не хочется, чтобы у читателя сложилось впечатление, что системы могут быть только социальными, в те две, которые были приведены в качестве примеров. Мир демонстрирует нам, что число систем неисчислимо, и именно они являются основой органической и социальной жизни. Но о многообразии систем несколько позже, пока же хочется посвятить немного времени поведению и судьбе элемента в системе.
Естественно предположить, что один и тот же элемент может играть различные роли в различных системах, раскрывая при этом свои различные грани. За примерами этого не надо далеко ходить. Стоит лишь вспомнить в скольких системах на протяжении жизни (или повествования) пришлось побывать соответственно Иосифу и Иозефу.
Конечно, когда речь идет о людях, тем более о людях столь загадочных и столь необычных, как Иосифы, простые определения не могут отразить всю полноту их сущностей.
Так, к примеру, сразу необходимо оговориться, что в своих отношениях с экосистемами (а с ними, естественно, куда плотнее сталкивался Иосиф манновский) люди представляют из себя достаточно сложную систему, составными частями которой являются вполне органические печень, сердце, селезенка, мозг, кровь, лимфа и так далее. И надо сказать, что во времена Иосифа Прекрасного эта органическая первосущность человека значила для него куда более чем развившаяся потом первосущность социальная. И не зря так естественны в речах пастуха упоминания о волках и львах – их конкурентах, о колодцах-водопоях – источниках жизни: не случайна их озабоченность грядущими кратко- и долговременными изменениями климата. И росший среди лугов и полей Иосиф до семнадцати лет вполне определенно сознавал свою причастность к этим системам. Системам природы, для которых он и сам был системой.
Совершенно другие ощущения преобладали у его приобщенного к урбанистической цивилизации тезки. Мы еще детально разберем яркую ассоциацию, связанную у Иозефа с ранней весной, и поэтому не будем говорить о ней сейчас. Стоит отметить лишь то, что общение с природой, вызывавшее столь родные и незаметные ассоциации у Иосифа, было чем-то удивительным и непривычным для его потомка-двойника.
