![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
fi_la"Картина не терпит пустоты". Пока картина тянется своими "щупальцами-элементами" вовне, пока человек находится в "творческом поиске" картина развивается. Кстати, этот закон действует и для культур (цивилизаций по другой классификации), но об этом позднее.
Подобным свойством обладает и сам мозг человека, умеющий частично восстанавливать или компенсировать утраченные им по разным причинам функции. Вот что пишет об этом Стивен Роуз:
«… мозг – пластичная система с большими функциональными резервами (избыточностью). Пластичность означает, что хотя в случае разрушения отдельных мозговых нейронов в результате инсульта или травмы они не восстанавливаются (по крайней мере у взрослых людей), однако окружающие клетки могут расти и выпускать новые отростки, что обеспечивает частичную компенсаторную перестройку всей системы. Это означает также, что на последствиях повреждения одного участка могут сказываться результаты повреждения другой области, даже весьма отдаленной. Под избыточностью понимают наличие в мозгу областей, способных хотя бы частично брать на себя функцию, утраченную в результате повреждения другой области. Кроме того, обладание мозгом означает, что человек желающий достичь определенной цели (например, вспомнить что-то), в случае блокирования нужного механизма будет искать новую стратегию вспоминания».[1]
И если в природе, механизмы реализации этой идеи могут оказаться несколько другими, то принцип остается тем же. Система должна сохранять устойчивость, а для этого она должна максимально соответствовать тому состоянию, которое эту самую максимальную устойчивость гарантирует.
Развитие картин также не лишено этой особенности. Каждая картина должна быть максимально завершенной. Зарождаясь же, каждая картина обладает невероятным потенциалом, она может присоединить к себе огромное число элементов. И потенциал этот проявляется в жажде насыщения. Именно эта жажда и составляет основу жизни картин в мозгу. Естественно, мы можем никак эту жажду не удовлетворять, вообще не обращаясь к картине, но тогда она неизбежно исчезнет. Мы можем не удовлетворять эту жажду, обращаясь к картине постоянно, но тогда она будет самым хищническим образом присоединять к себе подходящие элементы, как это бывает с нашими воспоминаниями.
Так или иначе, она не оставит нас в покое до тех пор, пока не окажется достаточно цельной и гармоничной. Естественно, в наших силах не дать ей «распуститься» и убить ее, но в дальнейшем мы будем говорить лишь о тех, кого живо интересует внутренняя жизнь его отвлеченных картин, и кто позволяет разуму вертеть собой.
Итак, картина стремится к полноте. Это создает хозяину определенные неудобства, чувство почти физического дискомфорта, почти такое же, что описал Манн, когда доходя до намеченной точки, человек за ней видит лишь следующий мыс, который, по его мнению, и скрывает за собой самое интересное.
И, разумеется, когда картина оказывается наконец целостной и гармоничной, человек может спокойно идти на покой, будучи вполне удовлетворенным сделанным. Впрочем, этот покой оказывается обманчивым. Вспомним лишь, как советовал какому-то молодому человеку отставить занятия физикой один из крупнейших ученых девятнадцатого века. Он, в полной мере ощущая завершенность картины, говорил, что здание современной физики уже возведено, и если забыть о некоторых неясностях (среди последних назывались необъясненные тогда результаты опытов Майкельсона), которые в скором времени выяснятся, ничего интересного, кроме «отделочных работ» эта стезя ученому не готовит.
Надо сказать, что этот авторитет был абсолютно прав. Картина действительно была целостна и гармонична. В ей было лишь несколько элементов, которые потенциально могли быть связаны с какими-то новыми, еще неведомыми, однако, возможные объемы последних представлялись, в сущности, не такими уж и большими.
Но, как я уже говорил, целостность картины, в этот раз (как и во всех остальных случаях) оказалась обманчивой. Физика в двадцатом веке продолжала развиваться, и сегодня оперирует совершенно другими картинами, нежели те, что были в ходу в прошлом веке.
Нечто подобное происходило и с историками, пытающимися воссоздать как можно полнее картины древностей. То же самое происходило и с Томасом Манном, когда он описывал историю Иосифа. Картина каждый раз казалась целостной. Ведь она была гармоничной уже в своем первоначальном изложении в Торе, она была бы законченной, заключи только историю пребывания еврея в Египте; она казалась совершенно полной, когда охватила всю его жизнь; однако, в результате выяснилось, что она не полна даже тогда, когда охватывает, как в окончательном тексте романа, жизнь многих поколений семьи Авраама – Ицхака – Иакова – Иосифа, со всевозможными отступлениями, касающимися всех причастных к жизни этой семьи людей.
История Иосифа кажется незаконченной, и мы отчетливо ощущаем это, дочитав роман до конца. В сущности, эту историю и невозможно закончить, ибо логическая взаимосвязь заключенных в ней элементов, требует довести ее до наших дней, проведя через три тысячелетия человеческой истории.
И это не худший вариант, ибо история наша ограничена нашим бытием, а значит условно-конечна. Что же касается картин других творцов, пытающихся разумно отобразить окружающую действительность, то они, очевидно, конца своего не имеют, ибо их законченность претендует на всеведение, вряд ли кому-либо доступное.
