Человеческая культура - продукт мышления (часть 16)

[fi_la]

Сегодня мы поговорим о "чистоте эксперимента", и важности места наблюдателя. Шпенглер интерпретировал выход на первый план науки, как знак заката культуры, конца истории. И был прав. Ведь для Шпенглера наука - это лишь робкое и несамостоятельное продолжение религии и философии. Шпенглер упорядочил свою картину, но упорядочил ее в рамках собственных знаний. Мы же, находясь значительно дальше в хронологии, видим, что наука переродилась и преобразилась, выйдя за рамки назначенного ей круга. Более того, наука стала основой для построения суперкартин новой культуры, уже глобальной. Но об этом мы поведем речь дальше.

Собственное развитие науки более чем интересно для нас. На протяжении «культурного года» мы становились свидетелями переменного господства то одной то другой суперкартины, каждая из которых в своем развитии проходила стадии, уже определявшиеся нами. При этом каждая из суперкартин, рано или поздно достигала стадии гармоничной заполненности, которая означала одновременно и высочайший взлет, и исчерпание всех ресурсов для дальнейшего развития. Это, по мнению Шпенглера, произошло и с религией летом, и с философией осенью, и с математикой зимой.

И только наука предстает перед нами лишь зимой. При этом становится понятно, что зарождение ее может быть отнесено к более теплым временам года, а неприветливая зима становится временем ее развития, соответствующим нашей условной «второй» стадии. В любом случае, складывается удивительная ситуация – на закате культуры в ее рамках объявляется суперкартина, развитие которой несомненно должно еще продолжаться на протяжении определенной культурной эпохи.

 

Шпенглер фактически игнорирует этот самим им обнаруженный факт, и приводит таблицу к завершению, не продемонстрировав нам период в который происходит высочайшее развитие науки.

Этот период отсутствует в его таблице, и, как это не парадоксально, действительно практически отсутствует в мировой истории. Шпенглер, как добросовестный исследователь выстраивает свою картину, исходя из тех элементов, которые находятся у него под руками. Он обращается к культурам прошедших времен, и убеждается в том, что наука действительно не находит своего продолжения. Она не развивается, а лишь на короткий период лжеславы оказывается на гребне общественного внимания.

Удивительное наблюдение. Оно, говоря по совести, должно было бы полностью разрушить нашу концепцию применимости к эволюции культуры принципа картин и элементов. Наука, которая, исходя из наших предположений, должна последовательно пройти все стадии своего развития, неожиданно умирает вместе с культурой, где-то на полпути. Естественно такая «солидарность» этой суперкартины не лезет ни в какие ворота, и легко опровергает все сказанное выше.

Так что же, Шпенглер прав, и читатель должен постараться как можно скорее забыть все то, что плел автор в этой длинной главе?

Кажется, на этот вопрос вовсе не надо давать категоричного ответа. Вполне возможен и компромисс. Шпенглер действительно прав, однако и выкидывать в корзину чуть ли не пятьдесят страниц текста тоже нет никаких оснований.

Все дело в том, что в прошедших веках Шпенглер обнаруживает лишь робкий призрак науки, который, в качестве новой и забавной игрушки появляется в рамках суперкартин философии и религии (преимущественно в рамках первой, конечно).

Этот призрак ни в эпоху античности, ни в индийской, ни в арабской культуре не превращается в реальную суперкартину, о чем мы можем судить уже сейчас, с позиций нашего двадцатого века.

Действительно «науку» прошедших времен можно поставить в один ряд с «пользой» и «счастьем», как это и делает в своей таблице великий философ. «Наука» становится элементом в общей картине философии, тесно связываясь ассоциациями с ее вопросами, задачами и методами (позаимствовав при этом кое-что и в суперкартине религии). Такая картина, естественно может символизировать общий упадок, ибо являясь одной из завершающих форм находящихся в стадии стагнации суперкартин вызывает неподдельный интерес у самых широких групп населения.

Такая «философская наука» оказывается подобна «фельетонам», о которых говорил Гессе, привлекая внимание обывателей лишь своей причудливой формой, но никак ни новой сущностью. Эта наука не требует доказательств, она исходит из существования определенных аксиом или мнений, что заставляет ее крутиться вокруг одних и тех же вопросов. В этой «науке», как и в философии, все решает стройность и убедительность доказательного ряда, справедливостью же посылок в ее рамках легко пренебречь.

Следствием этого становится то, что развитие этой «науки» должно строится на создании и связывании воедино умозрительных, вымышленных элементов. Ну а поскольку большая часть ассоциаций уже замкнута на суперкартины философии и религии, несущие в себе необозримые количество уже созданных ранее подобных элементов, «наука» быстро исчерпывает себя, замыкаясь в рамках круга, очерченного логикой развития «материнской» суперкартины в целом. Сказывается, разумеется, и фактор авторитетного давления этих массивнейших и канонизированных картин на мышление каждого отдельного творца. Давление, противостоять которому трудно и при желании, а при отсутствии последнего, и вовсе невозможно.

Всплеск популярности картин «науки» объясняется их относительной новизной, которая, впрочем, вскоре действительно исчерпывается, оставляя незыблемым уже практически стабильный мир картин пожилой культуры.

Именно эту «науку» видел Шпенглер, и именно в этой «науке» находил он аналог западной науки, развитие которой он наблюдал воочию. Неудивительно, что проведя такую аналогию, он пришел к выводу о том, что ее расцвет является одним из признаков завершения большого культурного круга, в связи с чем и объявил собственно, о «Закате Европы».