![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Использование разумом параллелей и аналогий (часть 3)
Теперь пришло время поговорить о моделях, которые суть обощенные аналогии.
Нельзя также не отметить, то, какое значение имеет эта искусно вплетенная в ткань повествования аналогия для читателей. Ведь именно благодаря ей мы, читатели, начинаем догадываться о предначертанном бессмертными окончании этой великой истории. Мы, кстати, как и греческие воины, делаем для этого определенное усилие. И если греки напрягали свои, часто мало приспособленные к рассуждениям, мозги для того, чтобы составить ясную картину из таинственных намеков божества, полураскрытых Калхасом, то нам необходимо оценить всю прелесть проведенной Гомером аналогии для того, чтобы стать подлинным соучастником событий.
Ну, а метафоры, или аналогии, употребляемые аэдом при описании подготовки к битвам, позволяют нам, проделав определенное усилие, сходное с усилием рассказчика, живо представить себе картину сражения, которое уже никто и никогда не увидит. Судите сами:
«Рек, и ахейцы вскричали ужасно; подобно как волны
Воют при бреге высоком, прибитые Нотом порывным
К встречной скале, от которой волна никогда не отходит,
Каждый вздымаяся ветром, отсель и оттоль находящим…
…Стали ахеян сыны на лугу Скамандра цветущем,
Тьмы, как листы на древах, как цветы на долины весною,
Словно как мух несчетных рои собираясь густые
В сельской пастушечьей куще, по ней беспрестанно кружатся
В вешние дни, как млеко изобильно струится в сосуды, -
Так несчетны против троян браноносцы данаи
В поле стояли и, боем дыша, истребить их хотели».[1]
И хотя картины жестоких битв и сражений троянской войны безвозвратно утеряны для нас, мы без труда восстанавливаем их, поскольку и до сих пор творцы пользуются метафорами, подобными гомеровым; и теперь некогда непонятно-необычное уподобление воинов мушиному рою, шумным волнам, или струящемуся молоку, стало ясным и очевидным, и оказалось, что смелый шаг Гомера, решившегося именно таким образом увековечить выдающиеся деяния, был вполне оправдан, в силу … особенностей человеческого мышления.
Впрочем, даже без моей помощи, каждый из вас может убедиться в том, что с древнейших времен и литература, и театр, и живопись и другие области культуры широко эксплуатируют привычку человека пользоваться в своей мыслительной деятельности моделями и аналогиями.
Возможно, еще более удивительно то, что в особом пристрастии к тому же самому можно заметить и ученых, людей занимающихся переводом Книги Жизни с языка Природы на язык человека. Ведь они используют модели и аналогии чуть ли не чаще, чем маститые писатели, более того, без использования моделей сегодня практически невозможно написать ни один серьезный научный трактат.
При этом, невозможно не согласится с тем, что это вполне естественно. Ведь человеку непонятен не только язык природы, но и, зачастую, озарение самого ученого, проникнувшего в те или иные ее тайны. Новое открытие часто сложно объяснить самому себе, но стократ труднее, а потому и важнее, объяснить его другим.
Потому-то и разрабатывают мыслители с древнейших времен методы, позволяющие формализовать собственные открытия. Поначалу, работники умственного труда учились придавать своим озарениям вербальное выражение, затем стали облекать в логические, математические и иные оболочки.
Естественно, что стремясь сделать открывшиеся картины доступными окружающим, и описывая их словами, ученые древности пользовались при этом моделями, навязанными самим языком. Вначале это казалось вполне естественным и нормальным, ведь речь человека была подобна еде, сну, ходьбе – ей конечно учили, но казалось, что она дается сама собой. Впоследствии, во многом благодаря софистам разных стран и цивилизаций, задумавшись над этим, ученые стали постепенно сужать рамки, в которых построение моделей было возможным – вырабатывался «понятийный аппарат».
А уже после того, как он прочно вошел в обиход мыслителей, научная мысль стала пульсировать в своеобразном треугольнике, стороны которого как раз и составляли чувственное восприятие, понятийный аппарат, и создаваемые модели, которые становились синтезом первых двух составляющих.
В дальнейшем формализация простиралась все дальше и дальше, регламентируя уже и саму форму изложения материала. В новое время стали вырабатываться определенные правила написания научных статей, работ, монографий; они постепенно превращались в стандарты, отойти от которых теперь крайне сложно.
Принято считать, и это вполне справедливо, что этот процесс связан с желанием упростить пути передачи информации, и облегчить возможность общения между сотнями специалистов, работающих в той или иной области.
Справедливость этой посылки трудно подвергнуть сомнению, но за счет чего же достигается подобный эффект? Тут мне вновь кажется уместной сакраментальная фраза об эксплуатации уже упомянутой особенности человеческого сознания.
Трудно не заметить, что стандартизация в подготовке и проведении экспериментов, изложении их результатов, написании статей и трудов, как нельзя более способствует определенной унификации мышления людей, работающих в одной отрасли науки. Очевидно, это унификация выражается в выработке у каждого отдельного человека картин, построенных на базе неких общепринятых фактов и методологий. Это позволяет даже тем специалистам, которые придерживаются диаметрально противоположных взглядов на предмет исследования, видеть примерно в одинаковом свете его составляющие и их взаимосвязь.
В результате, каждая новая работа, даже содержащая некие революционные посылки, оказывается выполненной таким образом, что содержит в себе апелляцию к устойчивым картинам, имеющимся в головах исследователей.
Эти традиционные правила комментирует в своей книге Стивен Роуз:
«Формальная композиция статьи всегда требует короткого введения, где излагаются состояние вопроса и цели работы. Здесь нужно упомянуть предшествующие работы, которые подвели к постановке данного эксперимента, и определить содержание последующего текста…».[2]
Итак, статья всегда начинается ссылками на предшествующие работы, которые, по мнению автора статьи, стали элементами в картине, отражающей состояние исследуемой проблемы. Этому же способствует формализованное изложение состояния вопросов и цели работы. Роуз далее пишет, что это необходимо для того, чтобы люди, просматривающие введение могли решить необходимо ли им читать всю статью. Все это достаточно просто и тривиально, по причине своей привычности. Однако и эта привычность таит в себе некую закавыку.
Действительно, ученому куда полезнее, не тратя кучу времени на прочтение не слишком интересных статей, отбирать для себя лишь те из них, которые привлекли его своими введениями. Легко убедиться также, что введение в научной статье это не что иное, как апелляция к устойчивым моделям, устойчивым картинам сознания. А значит, суть статьи (в том случае, если автор хочет достучаться до сознания читателя) должна быть моделью, комплементарной к тем, что уже были заявлены ранее, и стали элементами общепринятых картин.
Таким образом, стандартная форма научного сообщения не только обязывает автора превращать результаты своих исследований в общепринятые модели, но и вписывать свои модели в картину, созданную ранее; картину, которую сравнительно недавно предложили называть научной парадигмой.
В результате оказывается, что научному мышлению куда удобнее пользоваться именно моделями, стандарт которых и определяет ту или иную научную эпоху.